Лесная крепость

Он почти пробился к пулемёту – расчищал себе дорогу, как лев, валил бородатых налево-направо, но до пулемёта не дошёл, перед ним неожиданно возник человек с усталым, каким-то страдающим лицом и мягкими светлыми глазами; неуловимым, но очень точным движением он выбил из рук оберштурмфюрера автомат, а в следующее мгновение ударил эсэсовца кулаком в лицо.

Клёст упал, но подняться не успел – рядом со светлоглазым русским оказался малорослый, похожий на мальчишку солдат и с предупреждением «Товарищ командир, не рискуйте собой!» выстрелил в оберштурмфюрера из пистолета, который держал в руке, потом перекинул пистолет светлоглазому.

Оберштурмфюрер успел заметить, что из-под наполовину расстёгнутой одежды светлоглазого виднеется воротник гимнастёрки с нашитыми на него зелёными петлицами. В каждой петлице красовалось по два прямоугольничка – знак командирского отличия. «Этого человека надо обязательно застрелить», – подумал Клёст, зашарил у себя на поясе, ища «парабеллум», но найти не успел – на него упало красное кровяное полотно, он тяжело вздохнул, закрыл глаза и умер. Долг свой офицер СС Клёст выполнил…

А схватка в окопе продолжалась.

Пулемёт, неожиданно начавший работать в жидком леске, никак не мог остановиться, все для него были одинаковы – и эсэсовцы, и ленивые полицаи, и опытные «полевики», он бил и бил, месил снег, землю, людей, всё превращал в кашу.

Обер-лейтенант из полевой группы попробовал направить к леску десятка полтора опытных солдат, но удача повернулась к фронтовикам, извините, задницей – неведомый пулемётчик засёк вояк, и их не стало.

Ну а в партизанский окоп продолжали втискиваться, вползать всё новые люди, в последней волне было много полицаев. Окоп был набит телами уже почти до краёв, вперемежку лежали и немцы, и русские, а схватка всё продолжалась. Снег на подступах к партизанскому лагерю сделался клюквенно-красным, на морозе он быстро костенел, ломался с громким фанерным хрупаньем, проваливался под ногой и снова костенел.

Тяжёлым был этот бой, много полегло в нём народу. И если бы не неведомые пулемётчики, ударившие по немцам с тыла, партизан полегло бы ещё больше, – молодцы пулемётчики! Впрочем, Чердынцев догадывался, кто они, знал их пофамильно.

Патроны у Чердынцева кончились давно. И в автомате магазин пустой, и в пистолете, который ему бросил маленький солдат, в обойме тоже ничего не осталось, ни одного «маслёнка». Он отбросил автомат в сторону, вывернул из рук мёртвого эсэсовца его «шмайссер» и послал короткую очередь в трёх полицаев, кучно навалившихся на партизана по фамилии Брысов, двух налётчиков сшиб с ног, третий отпрыгнул от Брысова сам, перемахнул через бруствер окопа и по-собачьи, на четырёх конечностях, поскакал прочь, крутя на ходу головой и жалобно подвывая, – видать, обожгла пуля…

Воздух посерел, потяжелел, сгустился, вечер брал своё, на плотном фанерном снегу, словно бы специально чем-то подсвеченные, лежали длинные чёрные тени.

Одна группа эсэсовцев, особенно настырных, прорвалась к землянкам и, думая, что там кто-то прячется, закидала их гранатами, только щепки к облакам полетели… Жить в этих землянках было уже нельзя.

Пулемётчики, так здорово подсобившие Чердынцеву, умолкли – и не потому, что устали или отчего-то там ещё, – и у них, как понял лейтенант, кончились патроны. Драка теперь шла на равных – одинаковое количество людей было и у немцев, и у партизан, и надо было очень здорово извернуться, чтобы победить в этой схватке.

Кругом хрипели, сопели, плевались кровью люди, рубили, кромсали друг друга ножами, ломали глотки прикладами, махали сапёрными лопатками, будто вениками в бане, и страшной была эта окопная баня, под ногами хлюпала, не успевала замерзать кровь. Силы у людей кончались, а рубка не стихала.

И непонятно было до последнего момента, кто кого одолеет, немцы партизан или партизаны немцев.

Небо совсем провисло, прогнулось, воздух, несмотря на минусовую температуру, посырел – скоро, значит, потеплеет, – пахло горелой кровью и порохом.

Не на своей земле были фрицы, на чужой, потому, наверное, и не выдержали они – побежали. Несмотря на то что и к землянкам прорвались, и лагерь жилой, партизанский, загадить успели, и победа вроде бы была за ними, а не выдержали они… Впрочем, первыми побежали не немцы, а райцентровские полицаи – раз из-за леска за спиной перестал бить пулемёт, значит, опасность миновала, посчитали они, развернулись и дали дёру. Впрочем, силы особой они из себя не представляли, гораздо опаснее их была полевая команда.

Хоть и не было уже слышно выстрелов – почти не было, – а один выстрел всё же прозвучал: в Чердынцева. В него почти в упор всадил пулю невысокий кривоногий немец с хищным лицом и витыми светлыми погончиками на шинели – офицер. Острый орлиный нос у него, как у хищной птицы, был испачкан кровью.