Лесное море

— Ну что ж, — сказал Алсуфьев, прощаясь, — желаю счастья. А помнишь, amico, мое предсказание насчет девушки? Вот и напророчил. Она, конечно, примитив, но, надо сказать, примитив очаровательный, с этаким пряным ароматом дикости…

— Так ты говоришь, что у Волчка плохой вид? — перебил его Виктор.

— Ужасный. На твоем месте я…

— Ясно. Можешь ты мне одолжить твой штуцер дня на два?

— Что ты! Своего ружья, трубки и жены никогда никому не одалживают.

— Тогда, может, пойдешь со мной?

— Охотно. Но, видишь ли, сейчас я бы…

— Не извиняйся, я пошутил. Один справлюсь. Кланяйся Люй Циню, пусть старик готовит пирожки и шиповник на меду. Я скоро его навещу.

Он не сказал «мы навестим» — ведь Ашихэ может не захотеть идти с ним, а то и вовсе его покинет. Он теперь ни в чем не был уверен.

Возвращаясь домой, он гадал, как-то она его встретит, что скажет теперь, когда они окажутся вдвоем. Не давала покоя и мысль о заморенном, забитом Волчке, и надо было принять решение всерьез, а не так, как он бросил Алсуфьеву свое «сам справлюсь» — только чтобы сбить его с покровительственного тона и прекратить эти «добрые советы». «Я бы на твоем месте…» Болван! На моем месте он бы отрубил голову доктору и успокоился.

Виктор вновь переживал то же смятение, что тогда, на месте казни, когда ему подали меч. Он и содрогался, и бунтовал в душе — но уже покорялся неумолимой, как судьба, правде: есть вещи, которых делать нельзя, несмотря ни на какие доводы и страх последствий! Покинуть в беде свою верную собаку, не попытавшись вырвать ее из рук живодеров…

Нет, скажем прямо — дело тут не в Волчке. Если он, Виктор, сознательно, всей силой воли, не попробует избавиться от этого страха, которым заболел в неволе, и не вернет себе самоуважения и уважения Ашихэ, он окончательно изменит себе и станет тряпкой.

Почти бегом Виктор прошел за фанзу и вынес из чуланчика топор. Потом снял с крыши чурбан, который уже недели две сушился там на солнце. Старое топорище годилось для рубки дров, но, если топор должен заменить оружие, нужно топорище подлиннее и поудобнее. Виктор об этом подумал заранее и даже выбрал подходящее дерево — граб. Сейчас он принялся его обтесывать так поспешно, как будто новое топорище поможет ему отрезать себе путь отступления. Пусть скорее свершится то, что задумано!

— Когда ты туда пойдешь, Вэй-ту? — спросила Ашихэ. Без малейшей холодности после всего, что было! Без удивления. С непоколебимой уверенностью, что он пойдет именно «туда».

— Сейчас. Как только кончу.

Виктор наконец решился взглянуть ей в лицо.

На лице Ашихэ было такое же выражение, как тогда, когда она сказала ему: «Я люблю тебя, Вэй-ту, но не могу быть тебе только женщиной, тенистой беседкой для отдыха…» И Виктор понял, что оба они думают одно и то же: ринуться с топором на десяток хорошо вооруженных полицейских во дворе У только для того, чтобы спасти собаку — это, конечно, безумие. Но еще большим безумием было бы жить, не сделав этого.

— Хорошо, так я приготовлю еду на дорогу.

Ашихэ вернулась в фанзу, а Виктор продолжал тесать.

Когда он, насадив новое топорище, вошел в дом проститься с Ашихэ, она была уже готова в путь: обулась, надела кожаные наколенники и взяла карабин. На кане стояла корзинка с едой.

— Ашихэ, это же не имеет смысла! Я пойду один.

— А ты думал, я останусь здесь? Нет, ты, наверно, шутишь… Покажи-ка! — Она осмотрела топор. — Хорошо сделано! Теперь можно идти. — И повесила ему на спину корзинку. Ношу несет мужчина — это так же естественно, как то, что она, Ашихэ идет с ним повсюду, куда бы он ни пошел… Это сказали Виктору ее руки, застегивавшие сзади лямки, ее теплый, спокойный голос:

— Пригнись-ка чуточку, мой милый слон. — Виктор покорно стал на колени. — И на всякий случай возьми вот это.

Она протянула ему «лимонку».

— Да я не умею с ней обращаться!

— Ну, это же совсем просто. Вот смотри: повернешь и потянешь к себе, — она показала ему, как вынимают чеку. — Держи ее для себя. С ней тебе будет спокойнее.

Виктор подумал, что ослышался, но Ашихэ уже прикрепляла ему гранату к поясу, и слова ее были бальзамом для его исстрадавшейся от стыда души.

— Если будешь тяжело ранен или окружен и не останется никакой, ровно никакой надежды на спасение — понимаешь? — тогда тебе поможет эта граната. Бери и не думай больше о том, что снова можешь попасть к ним в руки.

Они жердью приперли снаружи дверь фанзы, чтобы не забрались в нее звери, и пошли вниз, к мостику над водопадом. Три представителя «земной плесени» — три, ибо и Кунминди, брат Волчка, шел с ними.

ОСВОБОЖДЕНИЕ

К вечеру они наткнулись на Пэна и его мула с грузом гравия. И Пэн сказал:

— Старший брат, у моего отца только один сын. Если убьешь меня, это будет хорошая месть. А я защищаться не стану.

— Почему ты не сказал так в первую нашу встречу? Почему убежал от меня?

— Люди говорили, что ты казнен, а ты вдруг появился передо мной, как из мира теней. И у тебя был страшный вид.

— Значит, ты с испугу убежал?