Лесное море

«Сокровища…» — думал Виктор, криво усмехаясь. Сколько раз Харбин охватывала золотая лихорадка, когда распространялся слух, будто нашелся человек, который был с бароном Унгерн-Штернбергом в Урге до конца и точно знает, где укрыто золото. Говорили, что за небольшое вознаграждение человек этот укажет место, ибо самому ему сокровища не нужны: он не то тяжело болен, не то отрекся от всего земного и хочет уйти в монастырь. Сколько затевалось экспедиций, сколько было трагедий! В степях Барги тщетно искал сокровища и капитан Румянцев с товарищами, и бедняга Лычко, с которым так подло поступила жена, и несколько студентов духовной семинарии… Даже такого благоразумного человека, как купец Сяо, втянули в какое-то акционерное общество, которое вот-вот должно было начать эксплуатацию баронова наследства.

И всякий раз выдвигались неопровержимые доводы, рассказывались подробности о том, при каких обстоятельствах завоеватель Внутренней Монголии, когда красные его прижали, решился бежать, какой дорогой отправил он свое золото в Хайлар и почему поручил его именно харацинам. Этот полупомешанный садист, вообразивший себя рыцарем-крестоносцем, был, как говорят, себе на уме. Он с полным основанием не доверял царским офицерам, предпочитая им азиатов. Поэтому он выбрал харацинов, шестнадцать кавалеристов Дикой дивизии, которой он издавна командовал.

Люди в лихорадочном возбуждении подсчитывали: двадцать четыре ящика по три с половиной пуда в каждом, не считая сундука — да, не считая, конечно, дорожного сундука барона весом в семь пудов. Притом заметьте — золото девяностой пробы, а пуд такого золота в американской валюте стоит девять тысяч пятьсот долларов! Следовательно, все вместе составляет восемьсот тысяч, да плюс драгоценности, которые хранятся в сундуке барона, — а там, наверно, вещи огромной стоимости, недаром же сундук обит оцинкованным железом… Словом, как ни считай, — верный миллион. Миллион не злотых или франков — нет, миллион американских долларов!

Было чем захлебываться, от чего пьянеть!.. Разложив на столе карту, водили пальцем по степям Барги, от Урги до Хайлара, ища ту дорогу, по которой в 1921 году прошел отряд харацинов, конвоируя монгольские двуколки. Он ускоренным маршем шел к востоку, к железной дороге, но где-то здесь, километрах в двухстах от Хайлара, наткнулся на эскадрон красных.

У кавалеристов Дикой дивизии лошади были отличные и отдохнувшие, имелись в отряде и запасные лошади, и в тот раз ему удалось уйти. Но красные не отставали. Началась погоня по степям, стычки, в которых убито было человек десять харацинов, а тяжелораненых они сами добивали, чтобы те не попали в плен.

Через два дня харацины поняли, что с золотом им не уйти от погони. И ночью зарыли все сокровища, а сами ушли дальше врассыпную, разогнали свои арбы по всей степи. Позднее съехались снова в уверенности, что теперь они в безопасности. Но через несколько часов, когда взошло солнце, на них налетел красный эскадрон. И только два человека добрались до Хайлара, да и тех, видимо, потом убили свои же. Во всяком случае, никто золота не захватил, иначе об этом стало бы известно.

И лежит, вероятно, золото Дикого Барона по сей день где-то в песчаной степи. А что толку? Странно, что Алсуфьев этого не понимает. Допустим даже, что ему явится дух Багорного и укажет место. Не взвалит же он на спину полторы тонны золота и не понесет его украдкой на ближайшую железнодорожную станцию, чтобы взять билет до какого-нибудь порта! А если бы и организовал экспедицию — на какие, впрочем, средства? — то китайцы узнали бы и наложили бы руку на это золото. Они говорят, что оно принадлежит им, и это верно. Ведь барон забрал его у них, он преспокойно ограбил китайский государственный банк в Урге…

— Жаль, что мы не вырезали себе палок, — сказал Алсуфьев. — Сейчас начнется подъем, и палки пригодились бы.

Они остановились передохнуть на отлогом месте, поросшем травой. Отсюда уже недалеко было до верхних гребней — не больше двухсот метров. Но дорога шла дальше по очень крутому склону, совершенно голому — только местами виднелись островки мха и жалкого кустарника.

Теперь Виктор и Алсуфьев уже не шли, а карабкались по уступам, подтягивались на руках, подсаживая один другого. Часто приходилось поднимать собак.

Распластавшись, как лягушки, нащупывая опору для ног, они грудью брали подъем пядь за пядью. Но вот наконец наступила минута, когда каждый из них почувствовал, что гора отодвинулась от его груди, оказалась где-то ниже и можно выпрямиться.

Еще немного вверх — и первый этап позади! Они стояли теперь приблизительно на той же высоте, что и седловина, но на много километров западнее.

Внизу вилась серебряная лента Муданьцзяна, дальше она скрывалась в ущелье, рассекавшем горный массив сверху донизу. Путникам казалось, будто они стоят над тихой бухтой, и Муданьцзян — это мол, за которым бушуют волны зеленого океана, катятся к горизонту, а там в голубом тумане две волны сшиблись, слились и только гривами отклонились одна от другой — такой казалась издалека двуглавая сопка впереди.