Лесной бродяга. Т. 2

Охотник не договорил, но на этот раз Фабиан мигом понял, о чем идет речь. Не замечая мрачной тени, скользнувшей по лицу канадца, что было простительно для его возраста, молодой человек радостно воскликнул:

– Пойдем, пойдем, отец!

И пошел первым, а за ним с тяжким вздохом последовал канадец.

Пройдя дорогу, ведущую из леса, они вышли на равнину. Среди глубокой тишины слышался шелест травы, колеблемой вечерним ветром, и ничто не напоминало о недавнем сражении, если бы не разбросанные там и сям трупы – то какого-нибудь индейца, то лошади, то, наконец, всадника, лежавшего рядом с конем. Углубленные в размышления о будущем, путники не обращали особенного внимания на эту печальную картину.

Из некоторых слов, сорвавшихся у Фабиана, и ранее известных ему фактов канадец сделал вывод, что Розарита и есть та самая девушка, которую его приемный сын любил страстной, но, по-видимому, безответной любовью.

Фабиана одолевали противоречивые чувства: то он испытывал опьяняющую радость, то на него нападала тоска при мысли почерпнуть в глазах Розариты новую пищу для страсти, которую он считал безрассудной.

Молча перешли пешеходы брод Красной реки и направились по тропинке, которая вилась в траве вплоть до Бизоньего озера и по которой несколько часов назад проезжала Розарита, поверяя думы своего сердца тихому утреннему ветру.

Вспыхнувший на правом берегу реки пожар прекратился, и только черный дым иногда обдавал их клубами.

– Пойдем скорее, Фабиан! – предложил канадец. – Этот дым живо напоминает мне весь ужас, который я испытал при мысли, что ты, быть может, уже объят пламенем.

Фабиану только того и хотелось. Путники прибавили шагу и вскоре услыхали лай Озо, указавший им путь к озеру.

– Слышишь, Фабиан? Это голос твоего освободителя. Не будь его – мы пришли бы, вероятно, слишком поздно. Он же помог отыскать дорогу к Бобровому пруду. Это счастливый знак, дитя мое, что верный друг приветствует нас!

Сердце Фабиана замирало в сладкой тревоге при мысли, что теперь его отделяет от молодой девушки лишь узкое кольцо деревьев.

– Кто там? – послышался бас Энсинаса.

– Друг! – коротко ответил канадец.

Через несколько минут оба путешественника стояли на берегу Бизоньего озера. Увы! За исключением Энсинаса и его единственного оставшегося в живых товарища прогалина была пуста. Не виднелось на зеркальной поверхности озера отражения палаток Розариты, ее отца и сенатора. Сеньоры поспешили покинуть место, едва не ставшее для них последним пристанищем.

Эстакада была открыта, а дикие мустанги выпущены на свободу.

Сердце упало у Фабиана, ноги подкосились, и он принужден был прислониться к дереву. Тут в первый раз в жизни канадец не захотел встретиться с ним взглядом, и если бы мы заглянули ему в душу, то, быть может, нашли бы там тайную радость. Но если даже это и случилось в первый момент, то честный охотник, несомненно, тотчас поспешил подавить в себе это эгоистическое чувство. Сердечный прием и та предупредительность, какую оказывал своим гостям охотник за бизонами, дали Фабиану время вернуть свое обычное спокойствие. Через минуту приступ невольной слабости миновал, и от него осталась лишь некоторая бледность щек. Чтобы несколько ободрить молодого человека, канадец расспросил Энсинаса относительно столь поспешного отъезда асиендеро и его свиты, хотя, конечно, очень хорошо знал причины этого.

– По настоятельной просьбе дона Августина, – рассказывал охотник за бизонами, – я и два-три вакеро проводили его с дочерью до сих пор. Соседство индейцев внушало ему такой непреодолимый страх за дочь, что он едва дал ей время немного оправиться от перенесенных волнений. Он сам оседлал ей лошадь, посадил в седло и немедленно поскакал в президио в сопровождении сенатора, который, надо полагать, изрядно трусил за себя, и трех слуг. Теперь они находятся на пути в Тубак и вместе с тем вне всякой опасности. Там они дождутся возвращения уцелевших вакеро. Подобно мне, бедняги потеряли половину товарищей! – печально прибавил охотник.

– Да, ужасный день мы провели, и память о нем сохранится надолго в Соноре, – произнес канадец. – Но мне кажется, что сеньор Пена немного поторопился, покинув поле битвы, где ведь, в конце концов, пролилась кровь только ради него и его дочери!

– Об этом самом заявляла отцу и молодая девушка, мужество которой не уступает красоте, но дон Августин и слушать ничего не хотел!

– Значит, этот поспешный отъезд противоречил ее желанию?

– Конечно! Она горячо доказывала отцу, что нельзя вот так покинуть верных слуг, которым после боя, быть может, понадобится уход.

– Ну а кроме слуг, не упоминала ли она о ком-либо из тех, чья помощь была более бескорыстна? – спросил канадец.

– О нет! – покачал головой Энсинас. – Она говорила обо всех вообще!

В душе Фабиана поднимался глухой гнев, какой испытывает иногда мужчина, не умеющий еще читать в сердце женщины. Он не понимал, что если Розарита не упомянула о нем перед своим отцом, то делала это из опасения выдать тайну своего сердца.