Лесной колодец

Арсений встал и принялся за работу. Он знал щепетильную честность отца, его проницательные глаза настораживали Арсения, как в детстве, когда случалось провиниться, будто бы старик мог догадываться о его неладах с совестью.

У Ивана Матвеевича и не возникало никаких подозрений, все эти дни в нем не унималось горделиво-радостное чувство, особенно воспрял, как принялись подновлять баню на виду у всей деревни. Подтаскивая к углам опорные чурбаны, он продолжал мурлыкать что-то себе под нос, иногда распрямлялся и щурился из-под руки на луга и заречные буйно зазеленевшие увалы, тихо приговаривал: «Летечко пожаловало!»

Поднятая вагами баня некоторое время стояла на четырех подпоринах, как на курьих ножках. Подвели нижний венец, взялись заодно перекрывать крышу: дранка у Ивана Матвеевича была припасена.

Мария возила навоз в Болотниково поле, ей было видно, как Арсений, забравшись на баню, побрякивает молотком. Новая крыша своей белизной бросалась в глаза, ее нельзя было не заметить, приближаясь к деревне. Свалила последний воз и поспешила от конюшни к речке, вымыла руки и ноги, а после уж поднялась тропинкой к бане.

— Готово! Принимай работу! — крикнул сверху Арсений. Он укладывал в последний ряд дранки.

— Да уж чего принимать: всем на заглядение баня.

— Подай вот эти доски.

Он приколотил две доски вдоль конька, слез на землю и, удовлетворенно осматривая сделанное, обошел вокруг бани.

— Навоз тоже закончили возить. Надо завтра помыться в новой-то, — сказала Мария.

Поджидая отца, менявшего половицу, они сели на ворох щепок и стружек. Сладко пахло смолью, отесанные бревна слезились живицей. Где-то за спиной висело низкое солнце, осиянные его убывающим светом перелески тихо нежились на том берегу; совсем рядом, под горой, куковала кукушка, будто бы для них двоих; Мария ни о чем не спрашивала ее, ничего не загадывала, не желая искушать благосклонность судьбы. Чего ей было еще желать? Счастье ее было безмерно, ей завидовали.

Мимо прошла из поля Варвара Горбунова (нарочно привернула), похвалила баню, одобрительно подмигнула Марии, дескать, вот блаженные, словно на сене сидят, на щепках-то.

Иван Матвеевич выглянул из предбанника, с простодушным торжеством крикнул Арсению:

— Слушай-ка, я ведь вспомнил эту частушку! У Трофимова у Вани сидят голуби на бане. Нате, девки, сто рублей, сгоните с крыши голубей.

Всем стало весело, посмеялись над незадачливым Трофимовым. Иван Матвеевич ткнул пальцем в козырек картуза, спихнув его на затылок:

— Давай, большуха, разворачивайся: с отработкой не мешало бы чайку покрепче.

— Надо, надо вспрыснуть новые углы!

— Беда мне с вами теперь, — улыбнулась Мария.

Подобрали инструмент и пошли к дому. За день Мария вывезла пятнадцать телег навозу, но чувствовала себя легко, не думала об усталости.

6

Прогремели над Задорином первые грозы, окатили землю теплыми дождями — сразу заколосилась рожь, зазеленели овсы на поле, где пахали в День Победы, и травы даже на суходолах вымахали по пояс, подернулись летучей пыльцой. Поспела земляника, ребятишки целыми днями пропадали в лесу; по берегам Боярки цвел дикий шиповник, духмяно пахло таволгой и подмаренником — приспела сенокосная пора.

Иван Матвеевич каждый день, как трудолюбивый дятел, тюкал на «бабке» косы. Мария ходила на колхозную косьбу, иногда вместе с Арсением, но он как бы стеснялся работать в бабьей бригаде. Не дожидаясь, когда разрешат косить на себя, договорился с лесничеством, где у него было знакомство, насчет покосу за Тимошиным лесом: еще до войны там ставили стог. Пожня невелика, да трава прибыльная, клеверистая. Арсений сам за два утра смахнул ее.

Сегодня после обеда Мария отпросилась у бригадира, второй раз поворочали сено и домой не уходили, караулили, чтобы не обмочило. Редкие облачка выплывали из-за леса и словно обходили солнце, нисколько не застя его. Сухой ветерок бродил над перелесками, шаловливо падал к земле, шевелил сено. Текучее марево лихорадило ивовые кусты, не похоже было, что соберется дождь, и ласточки, с утра сновавшие над нескошенной травой, почти задевая белые зонтики таволги, поднялись ввысь.

Арсений положил грабли в тень, можно было покурить до загребки, укрывшись от солнца под березой.

— Сено-то душистое, как чай, — сказала Мария, разглаживая на коленях платок. — Ужо бы привезти его сразу.

— Добрый воз будет.

— Нынче вторую овцу надо пускать — сапоги тебе осенью скатаем. Которые оставались, отец износил. И Витюшка в школу пойдет. В одиночку-то хоть разорвись, с косьбой маемся до самых заморозков, все после колхозной работы, урывками. Нынче вдвоем пораньше управимся.

— Накосим, — с беспечным спокойствием ответил Арсений.

— Береза-то, помнишь, была чуть выше грабель, ты еще пожалел срубить ее на перевязь к стогу? Вон то место стожар стоял.

— Помню, — оживился Арсений и похлопал ладонью по стволу молодого дерева. Береза отозвалась мелкой лиственной дрожью. — Думал ли, что увижу все это!

Обнял Марию за плечо, она отзывчиво подалась к нему; задыхаясь и пьянея от близости друг к другу, от запаха спелых трав, упали на сено.