Лесной колодец

Мария все не могла привыкнуть к своему нынешнему существованию. Оно представлялось каким-то зыбким, вызывало постоянную тревогу, озабоченность за всю семью. Ей мнилось, что беда настигнет их и здесь, в неведомом Каюрове, нипочем не предвидишь, с какой стороны ее ждать. Даже ночью Мария не могла отстраниться от беспокойства, и это сторожкое чувство материнской ответственности занимало ее более всего, сосредоточиваясь в первую очередь на мыслях о ребенке. Придет положенный срок, и он, кстати или некстати, явится на свет, не станет ждать, пока построится изба. Кто знал, что так получится? Будет еще тесней и хлопотливей, когда прибавится шестой человечек. Как бы догадываясь, что о нем думают, он давал знать о себе еще не сильным, не причиняющим боли движением.

Мария приложила к животу ладони, замерла, прислушиваясь и тихо улыбаясь в ответ на ощутимые толчки в правом боку. Только в эти отрадные минуты ее уму и сердцу возвращалась ясность, замутненная житейскими невзгодами.

2

Поселок просыпается рано. Лесосечные бригады и возчики, присланные с лошадьми из соседних колхозов, спозаранок выезжают в делянку. Не торопится, медлит осторожный зимний рассвет; еще в окнах огни, белый дым столбится над снежными крышами и исчезает в сером, будто матовое стекло, небе. Скрип снега под сапогами слышен за версту. Словно обухом ударяет стужа по стенам изб. Не успевает вовремя сойти к горизонту и гаснет в вышине ущербный месяц. За рекой занимается робкая заря, четко отпечатывая гребнистый окоем леса, небо начинает как бы приподниматься, светлеть.

Осторожно чиркая ложкой, Арсений ел овсяную кашу с льняным маслом, уныло, с запоздалым раскаянием поглядывал на сыновей, посапывавших крепким сном, на хворого отца и беременную, со вздувшимся животом и синими подглазинами, жену, стоявшую у плиты.

Мария уже была на сносях и в столовую не ходила. Отец споткнулся, кажется, всерьез и вряд ли поправится. Бревна для избы успели заготовить и привезти. Арсений думал, что вместе с отцом начнут и стены рубить, теперь рассчитывать на его помощь нельзя.

Арсений туго подпоясал фуфайку, пихнул за пояс топор и вышел из душного барака на улицу. Прочищая легкие, несколько раз глубоко вдохнул резкий морозный воздух. Слышались шаги выбиравшихся из тепла людей, бубнящие голоса, визг санных полозьев, всхрапывание лошадей, брехня потревоженных собак.

До деляны было километра два, можно и пешком дойти. Арсений поехал с последней подводой. На дровнях уже сидели его напарники по работе: веселая, щебетливая, как сорока, Тайка и недавно демобилизовавшийся Колька Игнатов. Лошадью управлял незнакомый мужик. Арсений пристроился на подсанки, которые мотались сзади. Их прицепляют к основным саням для перевозки длинных хлыстов. По сторонам в неподвижной дреме чернел лес. Еще лежали на дорожной просеке тени от обступивших елей, и, казалось, темнота прячется под пологом обомшелых лап, а по вечерам выползает оттуда, растекаясь по земле. В русле, образованном вершинами, неторопливо текла, все более высветляясь, чуть заголубевшая стынь неба; оттуда, из ее глубины, сыпал куржак, а может быть, это стряхивался незаметно иней с ветвей.

Впереди то и дело раздается заливистый Тайкин смех и простуженно-басовитый Колькин гогот, им все нипочем — заигрывают друг с другом. Тайка успела побывать замужем, вдова-солдатка, но осталась бездетной и сохранила девичий нрав.

— Коль, ты чего в кино не был? — спрашивает она.

— Так, не захотелось.

— Сразу и врешь! Я ведь знаю, где ты был.

— Зачем тогда спрашиваешь? Ну, ходил в Костюково в беседу, — нехотя признался парень.

— Там что, медом намазано? Хи-хи! — прыснула Тайка.

— В чужой деревне завсегда девки кажутся красивее, — вмешался в разговор возница. — Я вот сам за двенадцать верст от своей деревни присватал жену. Думаешь, ближе нельзя было отыскать? Да просто эдак припекло-пригорело. Похоже, как на рыбалке получается: все чудится, будто на том берегу самые рыбные места. Разуешься, переберешься вброд — ан обратная картина представляется!

— Холодненько заворачивает, — сказал Колька, зябко потянув сквозь зубы воздух. Наверное, хотел перевести разговор на погоду. Дядька, не мешая молодым, сидел в передке, спиной к ним, но продолжал подстрекать:

— Эх ты, солдат, возле девки замерз! Я, бывало, не давал спуску…

Видимо, Колька принял совет — через некоторое время Тайкин притворно панический визг всполошил лес. Она хлопала Кольку рукавицами, будто бы всерьез отбивалась от него, выкрикивала:

— Ой, мама-а! Ой, медведь лешой, все косточки переломаешь! Куда лезешь-то, охальник? Арсений Иванович, спаси!.. — Голос Тайкин пресекся, будто провалился в какую-то глубину, потом вынырнул: — Бессовестный, людей бы постеснялся!

— Шшупай ее, Колька! Чай, не глиняная, есть где руки-те погреть, — одобрительно посмеивался мужик. Желая приобщить к разговору Арсения, окликнул его: — Эй, мил человек, подай голос! Не спишь ли?