Лесной колодец

Телеги двигались медленно, врезаясь колесами в жидкую колею, присыпанную опавшим березовым листом. Миновали продрогший, полураздетый перелесок, овсяное поле, терпеливо ждущее косарей, въехали в лес. Замерли сосны и ели, усыпленные осенним безмолвием; на хвое ртутью блестит то ли роса, то ли невысыхающие капли дождя, часто вспыхивают матовым серебром тенёта. Сыро и знобко, хоть бы на минуту проглянуло солнце. Впереди — бесконечная дорога.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Каюрово, как все лесные поселки, стояло на реке, прижатое к берегу плотным строем березняка с одной стороны и редкой колоннадой сосен — с другой. Дома и бараки толпились на отнятом у леса выступе. Пологий спуск к воде был захламлен корой и щепками: за зиму здесь вырастают штабеля, а в половодье бревна скатывают на сплав. Пока, из-за бездорожицы, штабелюют прямо на делянах.

Мария не могла работать в лесу вместе с Арсением и по причине беременности, и потому, что семья требовала присмотра. Беременность она скрыла от начальника участка, ей казалось, что они явились сюда, будто бы какие-то нахлебники, с которыми и без того много лишних хлопот. Не знала, что начальник участка рассуждал примерно так: морока с этими семейными только поначалу, зато осядут надежно, не сбегут. Удалось устроиться в столовую официанткой — сама на казенных харчах, и, ребят можно покормить…

После обеда Мария закрыла дверь столовой на крючок и начала убирать со столов посуду. Мужики не церемонятся, особенно вечером, когда вернутся из лесу да подогреются, окурки тычут прямо в тарелки, на сапогах натащат грязищи, а мыть пол — это тоже ее обязанность. «Лучше бы в бригаду пошла, хоть деревья валить, хоть сучки обрубать, чем после всех грязь ворочать», — думалось ей в минуты слабости, но тотчас приходило сознание безвыходности положения, и она, смиряясь, осиливала и удручающую своим однообразием работу, и тоску по деревне, которая не переставала сосать сердце. Сама осенняя непогодь угнетала. Над поселком тянулись нескончаемые тучи, свисавшие льняными повесмами до сосен; казалось, солнца здесь век не бывало или осталось оно там, в Задорине, вместе с прежней утерянной жизнью. Ветер шаркает дождяной пылью по стеклам, треплет нагие березы и кусты ивняка у реки; из окон видно, как разыгралась прибылая, взбудораженная сильным течением вода, собравшаяся с лесных оврагов. Пробултыхал колесами по грязи и остановился возле орсовского магазина фургон с хлебом, лошадь понуро замерла под дождем. Постройки потемнели, будто насквозь промокли; дым и тот нехотя выползает из трубы, жмется к крыше. Что зря сетовать, люди — в лесу в такую мокрядь, а ее не мочит, да и какая она сейчас работница в бригаде, с тяжелым-то животом? Буфетчице с поварихой тоже ничего не говорила про беременность, они и сами небось догадываются: куда скроешь, если ребенок уже ворочается?

— Маш, вон твои ребята бегут, — сказала буфетчица. Она всегда первая замечает их, потому что у нее всей заботы — пересчитать деньги, потом лузгает семечки, либо, сложив на необъятной, как колокол, груди толстые руки, наблюдает прохожих. Что за дурацкая манера называть полуименем! И мужики вторят ей с небрежностью: Маня, подай стаканчик! Видно, должность такая, раз все привыкают к легкости обращения.

Открыв дверь, Мария подождала, пока Витюшка переносил Павлика на закорках через дорогу: в ботинках ему было не пробраться. Сам-то Витюшка еще мал, а уж приходится подставлять плечи, брать на себя заботу, о младшем. Все-таки присматривает за ребенком.

— Где это вы так намокли? Смотри, у парня губешки посинели. — Мария прижалась губами к холодному носику Павлика.

— Около трактора играли, разломанный под берегом валяется.

— Вот какие гаечки у нас! — похвастал Павлик.

Мария поморщилась при виде ржавых железяк.

— Брось ты их! Зачем таскать грязь в карманах?

Упрямо зажал в кулачке, разве бросит? Хоть бы дал бог девчонку, ребята все куда-нибудь лезут, недолго до беды, и одежда на них горит. Скинули мокрые пальтушки, нетерпеливо ерзая, уселись за угловой стол. Мария принесла им миску горохового супа на двоих, по котлете и по стакану жидкого клюквенного киселя. С большущим аппетитом принялись уплетать все по порядку, очень нравится им еда в столовой, кажется вкуснее, чем дома, особенно настоящий буханочный хлеб: от одного запаха слюнки текут. Повариха оказалась доброй, никогда не попрекнет, понимает трудности приезжих людей.

— Ешьте, мои отрадные, согревайтесь, — потчевала Мария, с любовью глядя на сыновей. — Как дела в школе, не обижают?

— Не-а, — бодро отвечал Витюшка. — Здесь школа лучше, новая-новая, даже бревна белые. Учительница дала мне тетрадку в косую линейку для чистописания.

Школа находится на том берегу, в полукилометре от поселка, чтобы ребятам из соседних деревень было поближе. Пригодились сапоги, купленные у Захаровых: утром Витюшка наденет их, приладит через плечо холщовую сумку и потопает в школу по любой грязи, похожий больше не на ученика, а на подпаска. Думали, оставить учение до восьми лет, так сам просится.

— Дедушка чего делает?