Лесной колодец

Наверное, всю ночь пролежала она в черничнике под сосной и никто не тронул. Оказалось, занозила ногу сухим, крепким, как кость, сучком; Мария едва вытащила его из мякоти между копытами. Кой-как довела телушку до дому, стала лечить, несколько дней привязывала к ноге глину с мокрой тряпкой — жар оттягивает.

И все-таки не осталась бы Красавка в живых, если бы не несчастный случай с ее матерью Басенкой, объевшейся овсом. Пришлось прирезать корову, а телушку пустили на племя. Видимо, не только у людей бывает извилистая судьба. Всю войну бедовали вместе с Красавкой, не подвела кормилица. Каждую зиму не хватало сена, едва дотягивали до выгона…

Мария торопливо приближалась к селу, корова поспевала за ней, дышала в затылок парным молочным запахом, не ведая, что через несколько минут они навсегда расстанутся, все будет другое — хозяйка, двор, стадо. Конечно, честь ей поспадет, по крайней мере, так думалось Марии. Мишу Сорокина на фронт не брали, вот семья и прибывает, и все — мал мала меньше. Где тут поспеть как следует заняться хозяйством?

Сама Александра, высокая, костистая и нескладная, встретила на улице. Глаза, рано полинявшие, оживились, когда увидела свою новокупку. Ребятишки как горох скатились по лестнице на крыльцо, принялись наперебой приговаривать:

— Красуля! Красуля!

— Куда повыскакивали босиком-то? — прикрикнула на них Александра. — Ступайте в избу!

Ребятишки продолжали с любопытством глазеть на новую корову. Александра почесала ей шею, подала хлебную корку, стараясь расположить к себе.

— Спасибо, что привела. За мной, наверно, не пошла бы.

— Иду и расстраиваюсь — такую корову продавать приходится! Ничего не поделаешь.

— Когда отелится-то?

— Около пятого февраля, нынче рано она обошлась. Седьмым теленком будет.

Подошел с вязанкой свежей соломы Миша. Большую ношу притащил.

— Здорово Ивановна! Видишь, чистую перину для твоей красавицы готовлю, чтобы к старому дому ее не шибко тянуло. Ну, ребята, завтра будем свое молоке хлебать!

Лицо у Миши красное от натуги, козырек кепки задорно торчит кверху, кудрявые волосы, густые, как баранья шерсть, приподымают его: никогда не унывающий человек. Осмотрел корову со всех сторон, для убедительности потыкал рукой в бока, словно проверял, нет ли подвоха.

— Не сомневайтесь, корова, что клад: и удойна, и солоща до любой еды, хоть веток поруби — все смелет. Весной, смотришь, других коров ветром шатает, а моя Красуля все же в теле держится.

— У меня тоже была неплохая корова, — похвалилась Александра, — да кто-то по вымю колонул палкой — загрубели два соска, не могла раздоить.

— Ни за что бы не продала тебя, моя милая, если бы не уезжать, — сказала Мария, как бы извиняясь перед Красавкой.

Корова доверчиво слушала разговор людей, только когда Мария оставила ее на чужом дворе, почувствовала она недоброе, с тоскливой протяжливостью тихонечко промычала в ноздри, будто вздохнула по-человечьи.

Пошла Мария обратно — ноги отяжелели, в груди тошно, так что свет не мил, вроде бы преступление какое-то совершила. Села посреди поля прямо на обочину и заплакала, сначала сдерживаясь, закусывая губы, потом навзрыд, как девчонка. Почему? Почему ей такая участь? Легче себя порешить да и кончить все разом.

Солнце упало в темную глубину леса. Подсвеченные его уходящим светом дотлевали верховые облачка. Ни души в поле. Ветер шныряет по голой стерне. Нахохлившись, чернела на вершине одинокой елки ворона, может быть, тоже о чем-то горевала. За спиной с монотонной надоедливостью гудел телеграфный столб — к непогоде.

Из-за пригорка вымахнул запряженный в тарантас председательский Орлик. Недолго распоряжался им Арсений, снова ездит Анна Доронина. Мария второпях вытерла концами платка глаза и зашагала дальше. Поравнявшись с ней, Анна натянула вожжи, спросила:

— Ты чего? Или опять неприятности?

— Да уж какая еще может быть неприятность? Корову вот отвела к Сорокиным, и жалко.

— Твоя Красавка сто сот стоит. Садись. Тпру! Все же надумали уезжать?

— До кого хошь доведись…

— Хозяйство нарушить легко, а после, чего доброго, спохватитесь, — высказала опасение Анна.

— После такого сраму нечего гадать, надо ехать. Мне сейчас все равно куда. Не могу больше, Петровна! Измучилась! — призналась Мария. — И Арсению стыд, и ребятишек корить будут.

— Арсения-то не очень жалей — сам наблудил.

Лицо у Анны широкое, с заветревшими скулами, на круглом носу — волосатая шишка. Манеры у нее резкие, и судит обо всем без обиняков. К таким людям горе боится подступиться.

Лошадь остановилась в прогоне, Мария выпрыгнула открыть ворота.

— Если там худо покажется, приезжайте обратно, нечего совеститься, — посоветовала Анна напоследок.

— Спасибо, Петровна.

Возле дома Марию поджидала вся семья, Витюшка и Павлик кинулись навстречу. Сердце дрогнуло от нежности, недавняя малодушная мысль показалась Марии страшной. Нет, она не имеет права оставлять их, и старого свекра, и Арсения, обидевшего ее на всю жизнь. У нее особая ответственность, она — мать.

6