Лесной царь

Шелестят, колышутся верхушки буков, напевая монотонную, протяжную песню, а под ними быстро шагает одинокий беглец, озираясь по сторонам. Еще несколько шагов — и вот он на оголенном пригорке, с которого открывается вид на родное село и на все, что ему так дорого, так близко. И не может он налюбоваться, наглядеться, на родные места, словно долгие годы жил с ними в разлуке…

Джюрица мгновенно спустился с высокого пригорка и зашагал вдоль речки, пересекавшей луга Кленовицкой общины. По урочищу сновали односельчане, трудились, спешили, как муравьи, а он то и дело останавливался, высматривая знакомых.

Под большим вязом, который раскинулся перед перед ней небольшую толпу. Любопытство потянуло Джюрицу туда, и, не размышляя, он пересек поле высокой густой кукурузы, перебежал дорогу и спрятался в стоявшие перед управой кусты.

Под большим вязом, который раскинулся перед управой, стояло несколько крестьян, с недоумением наблюдая за разыгрывавшейся перед ними драмой. Правленец Милош захватил в своей кукурузе свинью соседа-бедняка, позвал старосту, чтобы оценить потраву и тут же продать свинью. Немедленно на торги, которые проводил староста, собрали людей. Провинившийся бедняк сидел под вязом понурив голову и уныло смотрел на происходящее.

— Шесть динаров и десять пара… раз… и два! — объявил помощник старосты.

— Милош, не бери греха на душу, ради бога, пожалей детей! — умолял бедняк. — Верну тебе, как только поспеет кукуруза.

— Выкладывай либо деньги, либо кукурузу, и все! Я не позволю, чтобы всяк губил мое добро.

— Да ведь и у тебя же еще не созрела эта кукуруза. Еще и початков нету… Когда созреет твоя, созреет и моя, тогда и отдам.

Джюрица понял, в чем дело. В сердце закипел гнев, глаза заволокло кровавым туманом. Схватив ружье, он стрелой вылетел к вязу.

— Что здесь делается? — рявкнул он, взяв ружье на изготовку.

Крестьяне онемели. Староста сердито вскочил было с места, но тотчас спохватился, поняв, кто перед ним, и побледнел как смерть. Милош стал озираться по сторонам, а помощник спрятался за спину старосты.

— Да ничего, Джюра… вот помаленьку… дела делаем, — залепетал староста, придя после первого испуга в себя.

— Йован, — обратился Джюрица к бедняку, — сколько стеблей вы нашли?

— Пятьдесят три, брат, всего пятьдесят три, а они насчитали целый воз хлеба, — ответил Йован, — и теперь хотят взять свинью за два дуката.

— Нет, Джюра, — перебил крестьянина староста, — это мы только так… для острастки, чтобы лучше глядел за скотиной… Неужто я бы позволил, бог с тобой!

— Как у тебя прорезались початки? — спросил Джюрица у Милоша.

— Да… как и всюду: по два на стебель, — ответил тот.

— Да разве сто початков стоят сто окк хлеба? — крикнул Джюрица.

— Слушай, ведь тебе Пера сказал: мы его только постращать хотели. Сам знаешь, легко ли смотреть, когда добро пропадает.

— Ну-ка, староста, прикинь на глаз потраву, только без шуток! — сказал Джюрица и приподнял ружье.

— Чего там прикидывать, дело известное: пусть вернет сотню початков, когда уберет свою кукурузу, и делу конец, — заключил староста.

— Так ли, Йован? — спросил Джюрица.

— Так, братец, это по-божески, а то ведь… черт-те что!

— Ты, Милош, согласен? — спросил Джюрица, глядя ему прямо в глаза.

— Да нет, много: не всякий стебель даст два початка. Пусть вернет мне восемьдесят, и ладно.

Йован весело вскочил.

— Ну, братское тебе, Милош спасибо! Вот это справедливо.

— Слушай, Пера, — сказал Джюрица, обращаясь к старосте, — если еще раз услышу, что ты потешаешься над нашими селянами, я сам тебя судить буду. А сейчас садитесь все!

Все сели, как по команде, а староста даже поджал под себя по-турецки ноги. Джюрица вынул табакерку и стал сворачивать цигарку. Его самолюбию новообращенного гайдука весьма льстило безусловное, рабское повиновение людей, которые раньше и смотреть-то на него не смотрели. Он понимал, что эта покорность вызвана лишь страхом, и все-таки было приятно. Джюрица стал чуть приветливее. Кроме того, очень уж хотелось перекинуться несколькими словами со своими односельчанами. Выскакивая минуту назад из кустов, он был уверен, что хоть одного да убьет; но такое безоговорочное подчинение его ошеломило и обезоружило. Это было в новинку. Гнев внезапно утих, Джюрица позабыл даже о давней обиде на старосту. Неудержимо захотелось поговорить со своими.

— Сворачивайте, кто курит! — сказал он, протягивая табакерку.

Боязливо приблизился помощник, взял табакерку и передал старосте. Тот свернул толстенную цигарку, за ним последовали другие. Помощник, бросая на Джюрицу испуганно-вопрошающие взгляды, свернул цигарку еще толще старостиной и вернул табакерку.

— Пришел ли приказ обо мне? — спросил Джюрица старосту.

— Из уезда, что ли? Да… плетут что-то… вон там на стене висит, — ответил староста, показывая глазами на приклеенное к стене управы объявление уездных властей.

— Есть, значит? — спросил Джюрица и пошел было в ту сторону, но вовремя спохватился, вспомнив, что не должен выпускать из поля зрения ни одного из этих, так мирно и послушно сейчас сидящих людей. Достаточно мгновения, чтобы роли переменились…