Лесной царь

«Но я хочу жить!» — восклицает про себя Джюрица и вскакивает с постели от какой-то страшной мысли, от какого-то черного морока, обдавшего его леденящим холодом…

Жалобно звякнули кандалы, Джюрица в ужасе озирается по сторонам. Все спят. Уронив голову на стол, уснул и оставшийся дежурить усталый и захмелевший Добросав. Ни звука, ни шороха! Хоть бы с кем поговорить! Он двинул ногой, снова звякнуло железо. Добросав вздрогнул.

— А, проснулся!

— Который час?

— Думаю, нет еще и полуночи. Ложись, спи. Завтра рано вставать. Еще малость выпьем…

Джюрице не спится, потому он и разбудил Добросава, а сейчас ему стало жаль усталого человека, которому так хочется спать. «Видишь, как по-хорошему он разговаривает!.. Пусть себе спит, ему еще жить долго…»

— Хочешь ракии? — спросил Добросав.

— Нет, ничего не хочу. Спи! — ответил Джюрица и снова улегся.

В голове настоящий хаос. Страх притупил нервы, все в нем смешалось, превратилось в комок, застыло. Гложет его и терзает одна черная страшная мысль, он ни на минуту не может забыть, вышибить ее из головы, отвлечься. Джюрица старается думать о другом, но эта страшная мысль неотвязно преследует, вклинивается в другие мысли, создает путаницу, в которой все равно господствует она одна… Но тут же неотвязно, наперекор всему, даже наперекор ей, этой страшной мысли, витает, маячит другая, светлая, сладостная и непрестанно вливает в него лихорадочную надежду. Мысли роятся, кипят — беспорядочно, бессвязно…

Идут минуты, часы, течет время, тихо, незаметно. Приближаются последние мгновения… Ночь на исходе…

XXVIII

Сверкает дивное осеннее утро. Голубое ясное небо рассыпает светлые жаркие лучи по лесу и по косому склону, что тянется между Букулей и Венчацем. В долине, близ дороги, которая ведет в Кленовик, собралась большая толпа, целое скопище крестьян. В основном кленовчане. Они стоят большими группами и оживленно разговаривают.

Больше всего людей толпится у дороги, на отлогом склоне, с которого хорошо видны и городок и окрестности. Люди здесь сгрудились в несколько рядов; все поднимаются на цыпочки и смотрят на необычную работу. Тут копают могилу, последнее пристанище Джюрицы. Всякому хочется поглядеть на такую могилу. Внизу, в довольно глубокой яме, стоит один из кленовчан и выбрасывает железной лопатой наверх землю. Могила готова, но он хочет вычистить ее, чтоб ни одного комка не осталось. Стыдно, дескать, ударить в грязь лицом перед Джюрицей, что, мол, плохо убрал ему дом… Когда кленовчанин покончил с работой, в могилу опустили длинный дубовый кол, и он принялся всаживать его в землю.

— А ведь ты, Мичо, у него в долгу! — заметил кто-то сверху. — Немало его табачку выкурил, разгуливая с ним по этому лесу.

— Мне бы столько овец да ягнят, сколько ты с ним поел, всю жизнь не тревожился бы о налоге, — ответил Мичо.

— Уж не перекрестился ли ты, болезный, берясь за работу?

— А что, разве он турок какой!

— Сказывают, что негоже…

— Вишь, и шапку снял, все как у людей. А там уже пусть бог судит его по заслугам…

Наверху же, в сторонке, под тенистым кленом, слышится горестное причитание. Это несчастная мать оплакивает своего единственного сына. Ни одна живая душа не подходит к ней, чтоб проронить хоть одно слово утешения… Да и разве можно найти такие слова, когда речь идет о справедливом, страшном возмездии.

— Вон они идут! — крикнул кто-то.

Люди стали оглядываться, зашевелились. Все взоры устремились на пеструю толпу народа, медленно, волнами катившуюся по дороге. Были тут и конные, и пешие, и на повозках — все смешалось, сгрудилось, сбилось в одну сплошную, продвигавшуюся вперед массу. Порой от толпы отрывалась кучка людей, а кое-кто и в одиночку выбегал вперед, чтобы потом снова слиться с толпой…

Все ближе и ближе. Уже можно различить лица, видно, как над толпой пружинят в седлах конные жандармы, за ними неясно маячат торчащие в небе штыки. Еще минута — другая — и становится видно, как посреди толпы, словно плывет по воде в лодке, едет на телеге Джюрица с жандармами, ни лошадей, ни телеги не видно, и кажется, будто они плывут стоя или их несет на плечах людской поток.

Подошли. Люди смотрят только на Джюрицу, виновника этой необычной сходки. А он, забившись в угол телеги, сидит боком, опершись спиной на Митара, и, подняв одну руку с пучком цветов и восковой свечкой, бессмысленно таращит пьяные глаза на толпу. Руки его связаны, но не туго, он двигает ими свободно и машет народу…

— Эх, горемычный Джюрица! — восклицает кто-то вблизи него.

— А-а! — отзывается он, блуждая мутным взглядом по обращенным к нему лицам.

Телега останавливается на дороге, напротив торчащего из могилы кола. Всадники спешиваются, жандармы соскакивают с телеги и принимаются стаскивать закованного в кандалы пьяного Джюрицу, а он только озирается по сторонам да вяло покачивает низко опущенной головой…

— Держись же молодцом, не будь бабой! На тебя столько людей смотрит! — прикрикивает на него Митар, стаскивая с телеги.

— Люди, что люди!.. — бормочет Джюрица, но все же старается держать голову прямо.