Лесные братья

Димка… Как-то раз, оставив дома плачущую мать, пришел он к сараям печальный.

– Ты чего? – участливо встретил его незнакомец.

– Так Головень все… мамка плачет. Уехать бы к батьке в Питер, да никак…

– Почему никак?

– Не проедешь: пропуски разные, да бумаги, где их выхлопочешь? А без них нельзя.

И он замолчал снова.

Подумал немного незнакомец и потом сказал:

– Если бы были красные, я бы тебе достал, Димка.

– Ты?! – удивился тот, потом, поколебавшись немного, спросил то, что давно его занимало: – А ты кто? Я знаю: ты пулеметный начальник, потому тот раз возле тебя был солдат с «Льюисом»21.

Улыбнулся незнакомец, ничего не ответил, а только кивнул головой так, что можно понять – и да и нет. Но после этого Димке еще сильней захотелось, чтобы скорей пришли красные.

Между тем неприятностей у Димки набиралось все больше и больше. Безжалостно шантажирующий его Топ чуть ли не в пятый раз требовал по гвоздю и, несмотря на то, что Димка с помощью Жигана аккуратно ему доставлял их, все-таки проболтался матери. Потом в кармане штанов его мать нашла остатки махорки, которую Димка таскал

21 С чем именно был солдат, в «Звезде» не говорится. Видимо, это слово, означающее марку иностранного пулемета, сократили из-за трудно читаемого черновика. Гайдара в редакции тогда не было: он путешествовал по югу страны. Но название пулемета, теперь взятое из последующих публикаций «РВС», важно для правильного понимания сцены.

для раненого у Головня. Выругавшись, мать оставила его под сильным подозрением в том, что он курит. И наконец

Головень спросил как-то странно:

– Ты чего это все пропадаешь где-то, стерва?

Но самое худшее надвинулось только сегодня. По случаю какого-то праздника за добродетельным даянием завернул в хату отец Перламутрий. Между разговором он вставил вдруг, обращаясь к матери:

– А сало все-таки старое, даже некоторая прогорклость наблюдалась и, кроме того, упитанности несоответствующей. Не одобряю. Ты бы хоть за лекарство десяток яиц дополнительно, право…

– За какое еще лекарство?

Димка заерзал беспокойно на стуле и съежился под устремленным на него взглядом.

– Ты зачем это, тебе кто велел? – насела на него мать и в то же время побледнела сама, потому что в хату вошел

Головень.

– Я, мам, собачке, – неуверенно попробовал он вывернуться. – Шмелику, ссадина у него была, здоровая…

Все замолчали. Против обыкновения Головень не разразился градом ругательств, а только, двинувшись на скамейку, сказал ядовито:

– Сегодня я твою суку пристрелю беспременно. – И

потом добавил, уставившись тяжело на Димку: – А к тому же ты все-таки врешь, что для собаки. – И не сказал больше ничего, не избил даже…

– Возможно ли для всякой твари сей драгоценный медикамент употреблять! – с негодованием вставил отец

Перламутрий. – А поелику солгал, повинен есть дважды: на земле и на небесах.

При этом он поднял многозначительно большой палец, перевел взгляд с земляного пола на потолок. И, убедившись в том, что слова его произвели должное впечатление, вздохнул горестно, печалясь о людском неблагоразумии, и добавил, обращаясь к матери:

– Так я, значит, на десяточек рассчитываю все-таки…

Отправляясь к сараям, Димка нечаянно обернулся и заметил, что Головень пристально смотрит ему вослед. Он нарочно свернул к речке.

* * *

Вечером беспокойный Жиган встретил Димку встревоженный.

– Димка, а говорят все-таки на деревне…

– Чего?

– Про нашего. Тут, мол, он, где-либо недалече, потому книжку его нашел возле Горпининого забора Алексашка, спер, а она кровяная и в ней листков много, он для игры, конечно, а батька увидел да и рассказал. Я сам один листок видел, белый, а на ем в углу буквы «РВС», потом палочки, вроде как на часах, а потом…

Димке даже в голову что-то шибануло.

– Жиган, – остановил он шепотом почему-то, хотя кругом никого не было, – надо тово… ты не ходи туда прямо… лучше обходи с берега, кабы не заметили.

Предупредили раненого.

– Что же, – сказал он, – что же, Димка… будьте только осторожней. А если не поможет, ничего не поделаешь, не хотелось, правда, за революцию пропадать так нелепо.

– А если лепо?

– Такого слова нет, Димка, – улыбнулся он, – а если не задаром, тогда можно.

– И песня такая есть, – вставил Жиган, – кабы можно было, я спел бы, хорошая песня… Вот повели казаки коммуниста, а он им объяснил у стенки: мы, говорит, знаем, по какой причине боремся, и знаем, за что умираем… Только ежели так рассказывать – не выходит… Вот как солдаты на фронт уезжали, так эту песню пели. Уж на что железнодорожные, и то рты разевали… так тебя и забирает.

Возвращались домой поодиночке. Димка ушел немного раньше и добросовестно от сараев направился к речке, чтобы другой дорогой подойти к дому.

Жиган же со свойственной ему беспечностью позабыл об уговорах, захватил у раненого флягу, чтобы утром набрать воды, и направился ближайшим путем, мимо ям, через огород. Замечтавшись о чем-то, он засвистел потихоньку. Потом оборвал свист, когда послышалось ему, как что-то хрустнуло возле кустов.

– Стой, дьявол! – крикнул на него кто-то. – Стой, собака!