Лесные диковины

дерева Чувеляев не преодолевал, а возвеличивал.

Помимо этого, чувствовался тщательный отбор

материала. Видимо, художник собирал только корни

безукоризненной сохранности.

Чувеляев всегда с предельной осторожностью снимал

кору со своих корней. Оставляя на поверхности дерева

каждый бугорок или выемку, он полировал его особым

сухим способом, натирая костяной палочкой. Дерево

приобретало вид слоновой кости.

Федор Куприянович не допускал сочетания нескольких

сучков в одно целое, составления фигурок из частей, а

лишь дорезывал некоторые места для обострения

выразительности фигурки.

«Чувели» произвели на меня большое впечатление.

Напоследок я расспросил хозяина о самом Чувеляеве. Тот

рассказывал очень тепло и сердечно, хотя, вероятно,

родные частенько не принимали всерьез вдохновенную

одержимость и увлечение художника.

Я сфотографировал несколько «чувелей», дружески

распростился с хозяином и его семейством и двинулся в

обратный путь.

Чувеляев не был одинок в своем увлечении. В его

записках, которые мне удалось просмотреть в Егорьевске,

упоминается о некоторых таких же, как он, любителях,

среди которых он особенно отмечает писателя Леонида

Леонова.

Но все-таки не знал Чувеляев, что круг его

единомышленников довольно широк.

Как-то на пароходе мне довелось познакомиться с

одним инженером. Он был охотником и постоянно

проводил лето на Оке. Увидев, что я с жадностью, даже на

расстоянии, рассматриваю выброшенные волной на берег

разнообразные сплетения древесных корней, пней и

прочего «сырья», он дружелюбно заметил:

— И вы тоже? У меня брат давно «болен

корешками».

Я заинтересовался и по приезде в Москву

познакомился с его братом, Николаем Николаевичем Черниковым,

который страстно всю жизнь любил искусство.

Заниматься скульптурой из корней он стал не так давно. Но

коллекция его очень интересна. Прием его работы сильно

отличался и от чувеляевского и от моего.

Николая Николаевича привлекали преимущественно

живописные и декоративные качества материала дерева.

Мне очень понравились его изобретательные и

оригинальные скульптуры — преимущественно головы сказочных, а

иногда и литературных героев. Среди них особенно

интересны голова «Лешего» из березового наплыва,

«Кикимора», «Актер», «Васко да Гама», «Пьеро».

Однажды в Детгизе я встретил художника Евгения

Рачёва. Разговорились о том о сем.

— Да!.. — воскликнул Рачёв. — Ты, говорят, уже

давно увлекаешься корешками? Этим летом я тоже

попробовал... Преувлекательное дело! «Заболел», ей-богу

«заболел»! И, как всегда это бывает, за одной фигуркой

другая, а там и пошло!

— Это меня радует.

Пусть растет, распространяется такая прекрасная «болезнь», но я тебе в ней

не соболезную, а сорадуюсь. У меня уже набралась порядочная

коллекция. И с каждой новой удачной вещью хочется понять одно любопытное

явление: фигурки из корней кажутся более выразительными и даже по ощущению

живыми, чем аналогичный добросовестный рисунок с

натуры.

— Вот-вот! — оживленно ответил Рачёв. — Это же самое приходило на ум и

мне: какие-то свойства фигурок из корней создают

впечатление необыкновенной их жизненности. Ведь, казалось бы, и пропорции в

них часто нарушены, ну и цвет, конечно, не тот, и все- таки...

— В том-то и дело,— перебил я. — Видимо, зрителя волнует

преимущественно образность, острота характера изображения.

И это все, по-видимому, в искусстве важнее точности.

Но этот сложный вопрос требует длительного

обсуждения. Восточная

— Алексей, давай друг другу покажем свои корешки!

Ведь дело-то больно занятное.

— Да, это просто необходимо, — подхватил я...

Время шло. Как обычно, дела оттягивали встречу, но

все-таки показ совершился: Рачёв выставил свои фигурки

на персональной выставке иллюстраций, я экспонировал

часть своей коллекции на четвертой академической

выставке, а «Дон-Кихота» — на юбилейной выставке к

40-летию советской власти.

Стоя у витрины с моими фигурками, художник

Аркадий Пластов, с интересом разглядывая их, заметил:

— Мы с сыном Николаем в Прислонихе тоже любим

заниматься этим. У нас уже порядком набралось

корешков. Мы их так и называем: «лесные боги». ТаАм у нас одна

русалка есть. Ну и занятная же!.. Да, надо их привезти

показать, — кончил он неопределенно.

— А из чего bj>i их делаете?

— Из корней бересклета — есть такой кустарник. Они

крепки, как слоновая кость; кожуру-то у нас там

собирают, как каучуконос, а корни выбрасывают. Выбирай,

что душе понравится...

Встречаю как-то товарища юности П. Сначала общие

разговоры, потом задаю ему вопрос:

— Где же ты работал все это время? Тебя нигде не

видно и не слышно...

— Долго работал в Центральном Доме пионеров,

среди ребят. Многие годы ушли на это, — отвечал он и, в

свою очередь, спросил: — Ну, а чем ты сейчас занят?..

Впрочем, вижу — тоже корешками увлекся.

(В руках у меня было несколько корней.)

— Почему — тоже>— поинтересовался я.

— Да мы с ребятами много их перетаскали из леса

для всяких поделок...

Оказалось, что П. летом проводил с пионерами

экскурсии в лес за сбором лесных диковинок. Пионеры потом

дорабатывали, делая разные фигурки, вешалки, дверные

ручки, полочки и многое другое.

— Как ты додумался до этого? — поинтересовался я.