Лесные качели

Одинокий пассажир проводил сороку таким же медленным и сонным взглядом и остался стоять на краю платформы. Неподвижный, в старой шинели и летном шлеме на склоненной голове, он так естественно вписывался в пейзаж этого сумрачного дня на Карельском перешейке, будто всегда был его деталью. Так стоял он довольно долго, то ли в глубокой задумчивости, то ли просто разглядывал сороку на рельсах. А туман все густел и наконец превратился в серебристую пыльцу, которая повисла в воздухе, — то ли разновидность дождя, мелкого и невесомого, то ли, наоборот, испарение земли, не успевшее дойти до облаков и превратиться в дождь. Эта пыльца покрыла тонким налетом ворсинки шинели… И только резкий паровозный гудок, который разрушил вдруг это застойное оцепенение, только этот паровозный гудок заставил одинокого пассажира встрепенуться и оглядеться вокруг. Это был Егоров. Что привело его сюда?

Он обшарил платформу озабоченным пытливым взглядом и, не обнаружив ничего для себя интересного, направился к заколоченному окошку кассы. Он заглянул в щель между досками, постучал по ним костяшками пальцев и даже зачем-то приложился к ним ухом… Потом он обогнул платформу и, запрокинув голову, прочитал надпись на внешней стороне. «Зона отдыха трудящихся Выборгского района» — было написано там. Егоров задумался и вздохнул, быстро сбежал с платформы, пересек пути и стал взбираться по откосу.

Склон был крутой. Егоров очень быстро устал и чуть не задохнулся в густом и душном тумане. Уши заложило, и сердце бултыхалось в груди гулко и тревожно. Какой-то непонятный звук, похожий на долгий протяжный зевок, то и дело доносился из тумана. Он почувствовал у себя на спине чей-то пристальный, тяжелый взгляд и резко обернулся.

Это был лось. Он стоял совсем близко на песчаном откосе, среди маленьких сосенок. Седой и громоздкий монумент, он глядел прямо на Егорова, тяжело и угрюмо. Зверя явно не устраивало присутствие тут постороннего. Намерения его были не ясны. Восхождение, и без того затруднительное, теперь, в присутствии этого угрюмого наблюдателя, превратилось в настоящую пытку. Главное, нельзя было остановиться и перевести дыхание, потому что неизвестно, как отнесется к этому и как истолкует такую остановку эта мрачная зверюга. Егоров уже порядком понаслышался о вздорном характере этого хозяина здешних мест. Он продолжал карабкаться по склону, а замшелый монумент недоброжелательно глядел ему вслед.

На огромном запотелом валуне Егоров обнаружил подозрительные следы, будто кто-то недавно тут сидел. На земле валялись порезанные грибы, они почернели и, может быть, валялись тут уже давно. Тяжело дыша, Егоров устроился на камне и только тогда осторожно покосился на сохатого. Тот стоял на прежнем месте, но смотрел уже куда-то вниз по направлению платформы. Платформа плавала в клочьях тумана и почти наполовину затонула в нем. Туман залил все болото, и оно было похоже на безбрежный водоем, а платформа — на маленькую пристань или заброшенный причал, который чуть покачивался на волнах.

Сохатый внезапно утратил к Егорову всякий интерес, повернулся и побрел по склону. Он шел вразвалку, не торопясь, спешить ему было некуда. Впереди была долгая зима.

«Глушь, скоро сюда медведь придет», — раздался у него в ушах знакомый голос.

Егоров подхватил свой рюкзак и заспешил через лес к лагерю. Он и сам удивлялся своему волнению. Целая толпа образов, голосов, воспоминаний обступила его, толкаясь, забегая вперед и путаясь под ногами. Вот тут им повстречалась лошадь. «Лошадь? И правда, лошадь. Откуда бы ей тут взяться?» — и столько оттенков лукавого юмора было в этой реплике, что Егорову не хотелось разоблачать его. Он сразу же заметил, что мальчишка чем-то подманил лошадь и теперь, строя свои невинные рожи, держит что-то в заложенной за спину руке… А потом они набросились на него всем скопом, и такой галдеж стоял вокруг, что у Егорова голова пошла кругом. «Мы будем кормить ее своими полдниками!» Надо же такое придумать! И хохот, дерзкий, заразительный Светланкин хохот. Только попадись такой в руки, замучит и заморочит до полусмерти… А Нептун! До сих пор непонятно, как это его угораздило втравиться в эту глупую историю… Слава, Анина, Настя — треугольник, треугольничек, костерок, а уже горит ярким пламенем, не чадит, горит и притягивает своих мотыльков… Зуев!

Егоров с удивлением обнаружил, что почти бежит. Он остановился. Что-то скрипнуло. Он огляделся — скрипели качели. Ветра не было, но они чуть покачивались и поскрипывали сами по себе, будто во сне, будто тоже растревоженные летними воспоминаниями.