Лесные качели

После лета Светланка тоже заметно изменилась. И куда только подевалась ее резвая беспечность, щедрый, заразительный смех, рискованные трюки. Она боялась зимы, хандрила, скучала и капризничала. Лицо осунулось и побледнело, глаза смотрели тускло и анемично. Она явно чувствовала себя глубоко несчастной, и Егоров тщетно ломал голову, как бы ее развеселить, ублажить и порадовать. Покупал конфеты и апельсины, брал билеты в театр. Однажды целый вечер простоял в очереди за сапогами для нее, а потом всю неделю не знал, как ей передать эти сапоги, в какой форме, и корчился от стыда и отчаяния. Как ни погляди, картина получалась глубоко унизительной. Чтобы только ублажить ее, урвать пару мгновений счастья, он задабривает ее подарками. Фу, какая гадость, какой позор! Сколько раз он давал себе торжественную клятву больше не заискивать перед девчонкой, заняться делом, наладить самостоятельную жизнь и во что бы то ни стало пресечь эту унизительную зависимость. Давал клятву и тут же нарушал ее. Это было выше его сил: ни о чем, кроме Светланки, он даже думать не мог. Зато как она радовалась в тот вечер, как благодарила за сапоги и как любила его тогда.

— Знаешь, — призналась она, — никто никогда мне ничего не дарил. Даже муж. Он принимал мою любовь как должное. Я крутилась в этой семье круглый день. Там все были больные, и мать, и отец, и даже младшая сестренка. Я работала на них с утра до вечера, таскалась по магазинам, стирала, шила, готовила, но они даже не замечали моих усилий. Муж с детства привык, чтобы все они вертелись вокруг него, угождали ему и прислуживали, — для него это было в порядке вещей…

Светланка еще долго жаловалась на свою неудавшуюся жизнь. Он прилежно кивал, с нетерпением ждал своего часа и в то же время сгорал от стыда и унижения. Он не хотел покупать ее любовь, а получалось, что покупает. Он не пожалел бы ради нее остатков жизни, но как раз в этом она нуждалась меньше всего. Она уже привыкла жить небрежно, как придется, с щедростью молодости она раздаривала свою любовь, не получая взамен ничего, кроме подзатыльников. Да еще признавалась ему, жаловалась, отнимая у него, таким образом, даже право на ревность.

Нет, ничего не дала ему эта злополучная любовь, ничего, кроме унижения, стыда и отчаяния… Ничего, кроме кратких мгновений полного блаженства, когда он забывал и себя, и свое унижение, и стыд, и совесть, и отчаяние. Не так много выпало на его долю этих мгновений счастья, но у кого их бывает больше, таких мгновений? Не родился еще на земле человек, которому бы удалось поймать и приручить эту синюю птицу счастья. Мимолетно она залетает в любую форточку и спешит дальше, ведь она одна на всех, и многие с нетерпением ждут ее трепетного визита — всех разом не осчастливишь. Егорову и так уже досталось много таких мгновений. Он даже и не мечтал о таком подарке судьбы, а вот выпал и на его долю. За подарки надо платить, все платят по-разному, но платят неизбежно все. Егоров знал этот неумолимый закон природы и не собирался увиливать от расплаты, но он надеялся оплатить счета ценой собственных жизненных ресурсов, собственной болью, ревностью, одиночеством. И больше всего на свете боялся подставить под удар ближнего, особенно Зуева.

Но одного закона возмездия Егоров, пожалуй, не знал, а если знал, то втайне надеялся его избежать. Любая жизненная ошибка, драма и трагедия главного героя, в любом конфликте, порождает цепную реакцию боли, страданий; и часто бывает, что основной удар принимают на себя самые невинные, косвенные участники драмы. Герой волен как угодно распоряжаться своей судьбой, вплоть до полного самоуничтожения, а близким и родственникам ничего не остается, как расхлебывать заваренную им кашу, то есть страдать, болеть или даже гибнуть за компанию с главным героем. В «Гамлете» первой гибнет самая невинная из участников трагедии — Офелия. Ромео и Джульетта самовольно ушли из жизни в наивысшей точке своей осуществленной любви, а злополучным родственникам ничего не оставалось, как всю жизнь мучиться раскаянием и оплакивать потерю. Любая молодая мать знает эту роковую связь собственной жизни с жизнью своего ребенка. Стоит ей зарваться, нарушить законы нравственности, добродетели или просто здравого смысла, любой ее проступок тут же отражается на самочувствии ее ребенка, и тем сильнее, чем меньше ребенок. Особенно в этом смысле восприимчивы и уязвимы именно грудные дети, что лишний раз доказывает естественную биологическую природу человеческой взаимосвязи.

Егоров был одинок в этом мире и не совершал никаких преступлений, но он зарвался, дал волю своим страстям, потерял себя и контроль над собой. Любая страсть почти всегда неуправляема и губительна и для самого героя и для его окружения. Что ждет его, Егорова? Он давно не дорожил своей жизнью, он с благодарностью принял от судьбы этот тяжелый дар запоздалой страсти. Но Зуев?

Егоров тщетно уговаривал себя, что Зуев тут совершенно ни при чем, но больше всего боялся именно Зуева.