Лесные качели

Вот и ваша Графиня. Я боюсь ее. Она уничтожает меня, она зачеркивает весь мой человеческий опыт, бороться с ней можно только физически. Вспомни, как она нажаловалась на тебя в партком! Все смеялись, а мне было страшно. Она ведь так ничего и не поняла, и ревела только от страха, что ее накажут. И то, с какой радостью вы к ней прибегаете и ею пользуетесь, — это ужас. Это зачеркивает любое душевное развитие. Я не ревную, я брезгую.

И Полина разрыдалась.

Часть вторая ВЕСНА

А весны все нет как нет.

Посерел снег, почернел лед, потемнели и словно набухли стены домов. Еще ниже опустилось тяжелое небо.

— Если бы за трешку можно было купить хоть пять минут солнца, я никогда не взял бы в рот спиртного, — говорит Фаддей. Он любит порассуждать на эту тему.

— Что такое мужество? — говорит он. — Это приличное поведение в тяжелых условиях. Людям, которым полгода, а то и больше не удается видеть солнце, мужества, конечно, не занимать. Их мирные будни — уже акт мужества и выносливости. Холодно, строго и расчетливо работает их организм, здесь нет места особым страстям и прочим излишествам, жить здесь не данность, а задача. Неестественно, глупо и пошло выглядят все отклонения от нормы. Ты видел когда-нибудь у нас беззаботно хохочущую женщину? Нет, нет, не спорь! Последовательность — основная ценность и страсть ленинградцев…

А весны все нет как нет…

На стенке шкафа у меня появилось новое распоряжение:

«Для увязки конструкций блоков и узлов приемного шкафа регенерационного усилителя между собой все технические задания на корректировку и конструирование узлов и блоков должны в обязательном порядке визироваться у старшего инженера 17-й лаборатории т. Гаврилова А. Г.».

— Начинается, — проворчал я. — Они там напортачат, а мне увязывай.

В институте все тускло, серо. Молчание, упрямое и тяжелое, распространилось на все человеческие темы, связи и отношения. И вот уже не только с Поленовым, но почему-то и друг с другом отношения стали сдержанными, натянутыми и чуть ли не враждебными. Как неловкая пауза в разговоре, когда любая выходка, глупость может послужить желанной разрядкой, но никто не берет на себя эту святую глупость, и напряжение растет, и вот уже просто невыносимо, уже страшно шевельнуть рукой, и все застыли в неловких позах, бессмысленно глядя мимо друг друга.

Да и сами виновники будто исчерпали свои возможности. Поленову давно надоело целоваться с Графиней, и Графиня бродит сонная, нечесаная и злая; Полина застыла, мертвая и пассивная; даже сам Поленов — весь какой-то резкий, угловатый, небритый и вроде даже больной.

Не берусь судить о глубине и сложности его переживаний, но неуютно ему все-таки было. И вот в своем ожесточении, явно назло всему и всем, он вдруг подружился с нашей Маленькой. Есть у нас такая чертежница-шрифтовик, маленькая-премаленькая, этакая стареющая фарфоровая куколка, известная своим кулинарным мастерством и тем, что разводит волнистых попугайчиков, — беззащитное крохотное существо.

Надо было видеть, как однажды в столовой Поленов с целой тарелкой сосисок, весь такой огромный, небритый и злой, побродив между столиками, вдруг недобро усмехнулся и подсел к нашей Маленькой, скромно доедавшей свой компот.

Надо было видеть смятение и ужас бедного существа, и болезненную, бледную усмешку Полины, и гневно поджатые губы Ольги Васильевны.

Да, перебрал ты, парень… Не прижился… Не ко двору… Ну что ж, бывает и так… И я опять ставил точку.

Был понедельник. Понедельник — день тяжелый.

Все утро я просидел в своей мастерской, и что делается там, на воле, мне было совсем неизвестно. Моя мастерская, я говорил уже, помещается в подвале. В ней хоть и есть окошки, но они совсем маленькие, да вдобавок еще и грязные, да к тому же еще и завалены снаружи какими-то досками и ящиками, так что их почти нет. Но даже если их расчистить и вымыть, то все равно двор за ними такой темный и глубокий, что проку от них не будет никакого и все равно придется целый день работать при электричестве. Так что окон в моей мастерской практически нет никаких.

…Спокойное выдалось утро, даже подозрительно, до чего спокойное. Ведь понедельник — день тяжелый. У меня тут по понедельникам бог знает что делается! Нашествие целое, секунды, бывает, не посидишь спокойно. Беда мне с этими понедельниками. Я уже и шефу жаловался, и меры мы с ним всякие придумывали. Некоторое время по понедельникам шеф меня совсем из института удалял: то на завод пошлет, то за бумагой, то еще куда. Но потом перестал удалять. Нерационально, говорит. Пусть уж лучше, говорит, ты один не работаешь.

Жду. И вдруг — никого. Час никого и два. За работу взялся. Сижу себе, работаю, но странно мне как-то. Случилось там, может, что? Но тоже странно: ведь если бы случилось, давно бы ко мне прибежали. Но вот не бегут…