Лесные качели

Как всегда особняком, они разместились на трубе над обрывом и что-то там мастерили. Издали было видно, что в руках у них какие-то тряпки, и можно было подумать, что они шьют или чинят свою одежду. Но и вчера они так же сидели на этой трубе и что-то там сосредоточенно делали. Вот к ним подошел Зуев, они перекинулись репликами, и Зуев тоже присел на трубу.

В последнее время Зуев все больше сближался с этими ребятами и, наверное, поэтому стал такой же замкнутый и отчужденный.

Егорову было неприятно сознавать, что мальчик отдаляется от него. Честно говоря, он не понимал и даже побаивался этих отрешенных парней. Контакта с ним они откровенно избегали, на его реплики и замечания не реагировали и даже на прямые вопросы или просто не отвечали, или переспрашивали с таким идиотски-проникновенным видом, будто Егоров говорил на другом языке. Если он настаивал и повторял вопрос, они озадаченно хмурились и морщились, беспомощно оглядывались по сторонам, будто в ожидании подсказки. Можно было подумать, что он огорошил их какой-то головоломкой.

Уже не раз Егоров с трудом сдерживался, чтобы не гаркнуть на них по-военному, и не раз жалел, что тут не армия и нельзя приказать стоять смирно и отвечать по уставу — коротко и ясно.

Егоров все время забывал, что двоим, самым высоким из них, всего по тринадцать лет, что они и сами озадачены своим внезапным ростом и еще не вполне освоились в своей новой оболочке.

Еще двое верзил были баскетболисты. Эти уже научились ценить свой рост и поэтому взирали на остальных людей свысока.

Был еще там Игорек, шустрый ехидный парнишка, ростом ниже среднего, однако по всем признакам он был среди них главный. Во всяком случае, отвечал за всех обычно он один.

Был еще один толстый, флегматичный бугай, сонный, неуклюжий и мечтательный. Звали его Филипп. Однако эти ребята почему-то относились к нему с особо нежной почтительностью, заботились о нем и оберегали от насмешек.

Теперь еще к ним присоединился Зуев, и Егорову это не нравилось.

Честно говоря, Егоров ничего не имел против этой группировки и опасался, скорей, собственной реакции на них. Он боялся сорваться. Но любопытство взяло верх над осторожностью, и Егоров приблизился к ним с тыла, заглянул через склоненные головы и не поверил своим глазам.

Ребята занимались рукоделием. Один вязал что-то из серой шерсти, один вышивал на пяльцах, кто-то мотал шерсть, остальные тоже что-то ковыряли иглой. Только Зуев строгал деревяшку.

Это мирное зрелище так удивило Егорова, что он невольно смутился, будто поймал их на чем-то непотребном.

Ребята же, едва взглянув на него, продолжали рукодельничать. Из транзистора лилась какая-то красивая музыка, ребята слушали ее и не обращали на Егорова внимания. А он топтался на месте и не знал, что сказать. Он и сам умел пришивать пуговицы и зашивать прорехи, но чтобы парни занимались рукоделием, о таком он даже не слышал.

— Интересное занятие, — пробормотал он и присел на край трубы.

Ребята молча переглянулись и продолжали работать. Один только Зуев, как Егорову показалось, одобряюще подмигнул ему.

Самое время было встать и уйти, но Егорову почему-то казалось позорным такое отступление, будто перед ним была стена или укрепление, взять которое он был не в силах. В душе тихо закипал гнев.

— Вас бы в мой полк! — невольно вырвалось у него.

Он тут же вспомнил упреки Глазкова. Может быть, тот был прав, и Егоров на самом деле непригоден для нормальной, мирной жизни, потому что слишком привык командовать и приказывать. От беспомощного стыда и досады он готов был провалиться сквозь землю.

Ребята молчали, и только Игорек стрельнул в Егорова ехидным взглядом и укоризненно вздохнул. Зуев даже не поднял глаз.

— Неужели вам не интересно поговорить со мной, расспросить о чем-нибудь, — неуверенно произнес Егоров. — Неужели вас ничего не интересует, кроме рукоделия?

— Ну, расскажите что-нибудь, — согласился Игорек. — Вообще-то мы слушали музыку…

Егоров поежился от снисходительного тона, но сдержался, мучительно соображая, что бы такое им рассказать. Его богатая событиями жизнь вдруг представилась ему скучной, неинтересной. Почему-то не хотелось ничего вспоминать, хотелось расслабиться, все забыть, хотелось слушать эту красивую музыку, смотреть вниз с обрыва на этот мирный лесной пейзаж и наслаждаться летним днем, солнцем и покоем.

— Что это за музыка, что играют? — спросил он.

— Это Шопен, — сказал Игорек.

— Я не понимаю музыки, — признался Егоров.

— Очень жаль, — вздохнул Игорек.

— Мне тоже жаль, — согласился Егоров.

— Не надо ничего понимать, — сказал Игорек. — Вы просто расслабьтесь и слушайте. Музыка сама вас поймет.