Лесные качели

А его Нора была первая красавица и умница не только в классе, но и, пожалуй, во всей школе. Она была чуть ли не на два года старше Зуева. Это была сильная, здоровая девочка, наделенная чувством собственного достоинства и даже высокомерием. Она не была выскочкой или хамкой ни в малейшей мере. Ее плавное, гордое достоинство было завещано ей высокородными предками. Как видно, это было нелегкое наследие, потому что несла она его с томной грустью и плавным напряжением, как носят на голове тяжелый кувшин с водой.

Это был вполне сложившийся человек, умный, чуткий, справедливый, а главное, очень красивый. И если предание гласит, что в той стране девочек выдавали замуж в десять лет, то Нора вполне могла вступить в брак уже в первом классе. Она была рождена и создана для брака, для семьи, потому что главным ее талантом было умение обращаться с детьми. Вся улица, а может быть, весь поселок, знали, что на Нору можно смело оставить любого самого несносного и капризного ребенка. Ребенок будет накормлен, напоен и вовремя уложен спать. Но, главное, даже после ее ухода еще некоторое время ребенок будет тихий и спокойный, словно укрощенный ее необыкновенным влиянием. Все мамаши поселка всегда дивились этим чудесным способностям, а многие всерьез сватали за Нору своих сыновей.

И вот эта настоящая принцесса вдруг пожалела недоразвитого заморыша и взяла над ним шефство. Ее всесильное, щедрое покровительство сразу оградило Зуева от многих несправедливостей. Он теперь сидел с Норой за одной партой — предмет зависти всего класса. Она оставалась с ним после уроков, с огромным терпением, очень толково объясняла ему домашнее задание и, взяв своей твердой, спокойной рукой его беспомощную лапку, терпеливо учила его выводить на листе бумаги эти зловещие каракули чужого алфавита. Нельзя описать, как он боготворил ее, был ей предан и подчинялся каждому ее слову. С досадой и недоумением упрекала Нора его мать за то, что та отдала его в национальную школу, когда он совсем даже не знает их языка. И он только тогда с удивлением узнал, что бывает еще чисто русская школа, где на самом деле ему и надлежит учиться, да и то всего лишь через год.

А теперь это «лишь напрасное издевательство над бедным ребенком!» — как любила говорить его великая наставница и повелительница. Он серьезно кивал, он кивал каждому ее слову, впервые, казалось, до него стал доходить смысл человеческой речи, и впервые речь человеческая доставляла ему такое удовольствие.

Одного Зуев не мог — это взглянуть ей прямо в лицо, для него это было так же тяжело и бессмысленно, как смотреть на солнце, — только зря ослепнешь, но все равно ничего не увидишь. Он знал, как она выглядит, потому что везде, всегда и повсюду видел только ее — все вокруг было освещено ее ослепительным светом. Но даже исподтишка, даже издалека он не мог осмелиться посмотреть прямо ей в лицо. Ему казалось, что, если такое случайно произойдет, он тут же упадет и умрет на месте от разрыва сердца. Он прятал от нее глаза с великим упорством, он скорее согласился бы ослепнуть, чем встретиться с ней взглядом. Но однажды это произошло и, как он предчувствовал, едва не стоило ему жизни. Он встретился с ней в женской бане, лицом к лицу…

Его сумасбродная мамаша, странностями которой уже всерьез заинтересовались врачи, не считаясь с его отчаянными протестами, продолжала таскать его в женскую баню. Он был такой маленький и щупленький, что в этом женском аду на него никто не обращал внимания. А он уже так привык страдать от унижений и обид, что этот громыхающий ад, которого он раньше боялся больше всего в жизни, теперь был ему глубоко безразличен. Ад тоже имеет свои круги — все в мире относительно.

Вялый и безвольный, он стоял под душем, куда поставила его мать, и даже разница в температуре воды, которая почему-то все время менялась, не производила на него никакого впечатления. И если бы вдруг хлынул чистый кипяток, он бы не догадался сойти с места. Он стоял, низко опустив голову, а рядом крутилась какая-то девчонка. Она визжала от каждой перемены температурного режима, отскакивала прочь и смеялась. Ее радостный смех наполнял баню, как неожиданная тут сладкая музыка.

Зуев тревожно вслушивался в этот заразительный смех, и предчувствие катастрофы начисто парализовало его. И, когда его окликнули по имени, он покорно поднял голову и впервые встретился взглядом с ее прозрачными, зелеными, удивленно вытаращенными глазами. Он стоял как зачарованный и не мог отвести взгляда. Так кролик перед удавом невольно принимает позу, удобную для заглатывания. Он уже чувствовал себя проглоченным кроликом.