Лесные сторожа

Дед у меня философ. Ночуют ли в нашем доме охотники или живут трактористы, что осушают болота, дед не упустит случая потолковать о политике, о войне, о коммунизме.

Отвоевав три войны: первую, гражданскую и вторую мировую (на последней в составе рабочего батальона он проводил на Ладоге ледяную дорогу, где отморозил ступни ног), дед — самый ярый противник войны и со всей силой своего красноречия громит тех, кто бряцает оружием.

Старики сели, стали вынимать курево. Дядя Миша скрутил из газеты толстую «козью ножку».

— А я сигареты курю, — сказал дед.

— Махорка, она, леший, чище, — ответил дядя Миша. — В горле кашель не так отдает.

— Мундштук у меня обгорел, — сказал дед. — Сын подарил. Себе новый купил. Этот негодный стал. А мне хорошо. Ты не слыхал, спутник-то летает?

— Летает.

Наговорившись вволю о политике, дед начинает разговор об обязанностях пожарника.

— Ты не бойся, ты смелей. Срубил лапешку — и хлесь, и хлесь. А я тебе фонарь подарю.

Он принес фонарь, малость почистил его, побулькал, есть ли в нем керосин, и на прощанье сказал:

— Ты ходи смело. Будет фонарь светить, как солнышко.

Дядя Миша ушел поздно вечером. Далеко были слышны звуки его шагов и виден в деревьях мерцающий огонек.

* * *

Прогноз обещал засушливую погоду на весну и лето. Синоптики не ошиблись, — такого жаркого и беспокойного лета не было в наших краях с прошлого столетия.

Дед с утра лез на вышку и, приложив руку к глазам, оглядывал окрестности. С вышки видать всю округу. Обычный северорусский пейзаж с берегами, лугами, с черно-зеленым массивом леса, бесконечным, бескрайним; жестковатая, еще не разбитая колесами машин и телег проселочная дорога, строгие мачты высоковольтных передач, уходящие к Ленинграду. Все близко сердцу, все мило, все ждет лета. Долгожданное солнце светит с таким расточительством, так ярко, что не глянешь во весь глаз.

Прилетели птицы. Лес полон посвистов, пощелкиваний, малиновых, серебряных переборов, щебетанья, плесканья, водяных россыпей. Глянешь в бинокль — сосны удаляются вверх на сотни метров, небо темнеет, уходит; становится страшно, что оно так далеко. Повернешь бинокль другой стороной, и тогда мир устремляется на тебя: ветки, сосновые шишки, синева неба — все у самых глаз, у волос, у рта, входит в тебя сквозь кожу.

В свободное время я готовил пожарный инвентарь, обстругивал дрючки для лопат, красил ведра и на крыше дома обновлял цифру 31 — опознавательный знак кордона для патрулирующих самолетов.

Дед видел плохо. Глаза его слезились. В комнатах он наталкивался на столы и табуретки. Я посоветовал ему дать глазам отдых, но он лишь ворчал:

— Ты меня не учи, а поживи с мое, да потяни лямку, да понюхай пороху. А мы не такое видали.

Я был на кордоне, когда услышал его крик:

— Пожар, по-жа-ар!

Двух минут мне хватило, чтобы добежать до вышки, быстро влезть на нее.

— Что случилось?

— Пожар. Гляди, дым застилает.

Я глянул в бинокль.

Лес был чистый, без единого дымка. Слегка начинали зеленеть березки. Но никакого пожара не было.

— Горизонт чист, — сказал я, — ложная тревога. Где ты увидел пожар?

Дед как-то сник и тихонько пробормотал:

— Ладно, не кричи. Не вижу я. Темень кругом пошла.

Медленно я спустил деда вниз. Ноги его жидко ступали по перекладинам.

Дома он лег на кровать и отвернулся к стене.

— Ты не расстраивайся, — успокаивал я его. — Это пройдет.

Дед не слушал моих слов и повторял:

— Не ровен час, быть пожару.

Днем я выводил его во двор и сажал на завалинку. Он сидел, чутко вслушиваясь в лесные шорохи.

Зашумит ветер и застрянет в сосне. Заплачет чибис в поле. Застонет осинка. Дед знал, что ему никогда уже не ходить по дорогам, не держать в руке удобного топорища. Сыновья собирались увозить его в город.

Мне было жалко деда. Я не мог его утешить. Я лишь подробно рассказывал ему, что у нас все в порядке, что пожарник дядя Миша ходит по лесу и ночью и днем.

Время было хлопотливое, я сбился с ног: за лесом гляди, по хозяйству вертись, а тут не ко времени приехала из лесхоза машина — выбрать в наших обходах пять берез для какой-то выставки во Франции.

Та строгая девушка, что наставляла меня в конторе на путь истинный, так же строго, как и в первый раз, втолковывала мне важность этого «мероприятия».

— Вы понимаете, какое это ответственное и серьезное дело? Наши березы поедут во Францию. На них будут глядеть миллионы людей. Березы — это символ России. Мы должны отобрать самые красивые, самые лучшие деревья. Они должны отвечать всем требованиям норматива.

Я собрался вести ее в 49-й квартал, — там у меня были неплохие березы, но дед запротестовал.

— Я поведу, — сказал он.

Дед привел нас в небольшую березовую рощицу. Подошел к березкам, потрогал их руками и сказал:

— Свет обойти, а лучше берез нет. Выкапывайте.

Это были самые обыкновенные деревца, худенькие, голенастые, с неразвитыми стволами, некоторые были исковерканы взрывами и осколками снарядов. Они явно не подходили по нормативу.

Мы выкопали их и еще пять, в 49-м квартале. А через неделю машина увезла деда в город.