Лесные ведуньи

Любаша кивала головой, внимательно слушая подругу. Она чувствовала, что тяжёлый камень упал с души, когда она поделилась своим горем, беда её даже будто немного уменьшилась. И ей хотелось верить, что Анька обязательно придумает, что ей теперь делать.

Анька и вправду думала, нетерпеливо кусая кончик указательного пальца. Потом остановилась перед Любашей.

– Про Кузькин обрыв ты забудь, Любаша. Вот что я тебе скажу… Я как-то подслушала разговор маменьки с тётей Дусей, её родной сестрицей. Так вот, та сказывала, что за деревней Торжки в северной стороне есть лес. В том лесу живёт ведьма, зовётся Марфа. Она, говорят, умеет всё. Может такое сотворить, что нам с тобой и не снилось! – Анька покраснела и, оглянувшись, зашептала ещё тише: – Тётя Дуся сказывала маменьке, что Оксанка, соседка её, ходила к Марфе от бремени нежеланного избавляться. Ты, Любашка, сходила бы к ней тоже…

– Хорошо, – покорно ответила Любаша и повязала шаль на голову.

На пороге она ещё раз крепко обняла Аньку, и та сказала ей на прощание:

– Если хочешь, я к Марфе с тобой схожу, вот только надо дождаться, пока снег сойдёт… Ты только не пропадай, Любаша, не пропадай, милая.

Любаша кивнула и долго смотрела вслед двум счастливым влюблённым, Аньке и Пете, идущим по сугробам, держась за руки, смотрела до тех пор, пока они не свернули на узкую тропку между домами.

Слова Аньки звучали в голове. Может и вправду ведьма Марфа сможет ей помочь? Ребёнок в животе словно услышал её мысли и сильно пнул ножкой. Любаша прижала руку в меховой варежке к животу. А вдруг он там такой же страшный, как Ярополк, – хромоногий и кривой? От этой мысли Любашу передёрнуло.

Слёзы катились из глаз девушки и многочисленными круглыми льдинками замерзали на ресницах, пока она шла по морозу домой. У ворот она слегка замешкалась, ей вдруг показалось, что кто-то смотрит ей в спину. Обернувшись, она увидела на конце тропинки тёмную фигуру. Колдун?..

Человек стоял неподвижно, Любаше вдруг стало так страшно, что она быстро прошмыгнула в ворота и крепко закрыла их за собой, с грохотом опустив щеколду на железные петли.

* * *

Весна разлилась по деревне мутными талыми водами, наполнила воздух ароматами влажной земли, обнажила грязные проталины, по которым с присущей им важностью прохаживались грачи.

Вскоре пасмурный март сменился солнечным апрелем, и в Любашином доме заторопились с последними приготовлениями к предстоящей свадьбе.

– Молодец, Любашка, поправилась к свадьбе, раздобрела за зиму – вон и живот, и бедра появилися, – как-то за обедом сказала мать.

Любаша так и замерла с ложкой в руке, на её щеках выступил пунцовый румянец.

– Ну-ну, чаво девку-то смущаешь! Вон зарделась вся! – отец погладил дочь по голове, желая приободрить её. – Но мать дело говорит, Любаша. Жена должна быть надёжной опорой мужу. Чем крупнее она будет, тем лучше. Так что вовремя ты в тело вошла, дочь. Ещё бы щеки пополнее да поалее, а то вся побледнела да осунулась без солнышка.

Любаша сидела, опустив голову, чувствуя, как ребёнок яростно пинает ножками под рёбра. Как ни старалась она туже затягивать живот, в последнее время он всё равно выпирал из-под платья. Вон и родители заметили, как её разнесло.

Кроме меняющейся фигуры, были и другие перемены. Любаша чувствовала, как с каждым днём ей всё тяжелее выполнять работу по дому. Она то и дело присаживалась, чтобы отдохнуть, а иногда живот начинал так сильно болеть, что Любаша сгибалась пополам и сжимала в кулаки складки длинного платья, чтобы не закричать от боли…

Когда земля просохла и покрылась свежей, сочной травой, а до свадьбы оставались считанные дни, Любаша собрала в узелок немного сухарей и ушла из дома задолго до рассвета. Когда мать заглянула в её комнатушку, чтобы разбудить заспавшуюся девушку, Любаша уже была на полпути к деревне Торжки…

* * *

Любаша шла по лесу очень медленно, часто останавливалась, иногда падала на колени, чтобы отдышаться, а потом снова поднималась. Идти было тяжело, живот стал словно каменный и тянул её вниз.

Она поняла, что рожает, когда боль скрутила тело с такой силой, что она не могла ни вздохнуть, ни пошевелиться, только сжимала зубы и закусывала губы до крови. Боль была коварна – она зарождалась внизу живота, разрасталась вверх, опутывала прочными нитями всё внутри, а потом затягивала эти нити в единый тугой узел.

Ещё какое-то время Любаша ползла на коленях, на каждой схватке впиваясь ногтями в землю. А потом она поняла, что даже ползти уже не может – мощные потуги пригвоздили её к земле и тело пыталось изгнать из себя плод.

Пошёл дождь, и крупные холодные капли падали на разгорячённое Любашино лицо, охлаждая его, смывая солёный пот со лба. Любаша кричала, и крик её заглушал первый майский гром. Когда младенец появился на свет, она взяла его маленькое тельце, прижала к груди и без сил опустила голову на мокрую от дождя траву.