Лесными тропами к истоку

Зимний месяц блестит над российским простором,
В снеговое раздолье – уполья глядясь,
Как чеканщик, склонившись над чудным узором,
В голубом озаренье во взгляде светясь.
Серебрятся верхушки высоких деревьев —
И березовых рощ и сосновых боров,
И витает раздумье в уснувшей деревне,
И мерцает созвездье из древних миров.
Пусть увидит во взгляде моем невеселость,
Но тревожность во млечном пути не гнетет.
Там, над миром, прекрасна, светла невесомость,
Неразгаданной тайны надзвездность живет.
Утопают в снегах: и хребты и равнина.
Зимний месяц блестит, золотит небосвод.
Ясным утром померкнет на сердце кручина,
В беспечальную юность тропа уведет:
В синий май. Пред зарею не смолкнут гармони
Не скользнет от руки твой девический стан.
Земляничные губы и слов не проронят
О любви, но поманит в очах океан…
Что же, месяц, гляди – я уже у порога,
Освяти у окна моей милой лицо.
Я не старый еще, и мне нужно немного…
Лишь бы время не стерло родное сельцо.

Андрей вспоминает рано ушедшую балерину Жанну, с ней нередко гуляли они по парку. Их разрумянившиеся лица пылали жаром молодости.

Но больше нет любимой девушки Жанны и нет в сердце Андрея былой радости.

Теперь у Соколова другая жизнь – жизнь, связанная с охраной природы. Он задумывается: «Охраняя и преумножая животный мир, егерь невольно вмешивается в его генетические процессы. Отстреливая по разрешениям копытных зверей, он по сути становится разрушителем генофонда. Конечно, не по своей воле. Процессом регуляции животного мира занимаются государственные министерства и ведомства, а егерь является рядовым исполнителем этих законов и приказов.»

Скучным однообразием похрустывает под лыжами снег. В целом, рассуждая об охоте и в то же время об охране фауны, Соколову припомнился фрагмент стихотворения известного классика Н.А.Некрасова про дедушку Мазая и зайцев:

Столбик не столбик, зайчишка на пне,
Лапки скрестивши, стоит, горемыка,
Взял и его – тягота не велика!
Только что начал работать веслом,
Глядь, у куста копошится зайчиха —
Еле жива, а толста как купчиха!
Я ее, дуру, накрыл зипуном —
Сильно дрожала… Не рано уж было.
Мимо бревно суковатое плыло,
Сидя, и стоя, и лежа пластом,
Зайцев с десяток спасалось на нем.
«Взял бы я вас – да потопите лодку!»
Жаль их, однако, да жаль и находку —
Я зацепился багром за сучок
И за собою бревно поволок…
Было потехи у баб, ребятишек,
Как прокатил я деревней зайчишек:
«Глянь-ко: что делает старый Мазай!»
Ладно! любуйся, а нам не мешай!
Мы за деревней в реке очутились.
Тут мои зайчики точно сбесились:
Смотрят, на задние лапы встают,
Лодку качают, грести не дают:
Берег завидели плуты косые,
Озимь, и рощу, и кусты густые!..
К берегу плотно бревно я пригнал,
Лодку причалил – и «с богом!» сказал…
И во весь дух пошли зайчишки.
А я им: «У-х! Живей, зверишки!
Смотри, косой, теперь спасайся,
А, чур зимой не попадайся!
Прицелюсь – бух!»

Промысловик идет по глубокому снегу, переваливаясь с боку на бок, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание, вытереть взмокшее лицо.

Попадались старые, занесенные снегом следы, но охотник наткнулся на свежие переходы еще не скоро.