Лестница Якова

И все-таки, несмотря на разные мои замечания, очерк на весьма высоком уровне. Читал вчера Н. Д. (“Наши достижения”). Ну, до чего серо, мазня. Писано не пером, а заступом, мешалкой, малярной щеткой – безобразие. Того, кто стоит рядом с тобой и написал так скучно очерк про Париж, я знаю. В одну тяжелую минуту в конце двадцатых я его кормил своими скудными крохами. Потом оказалось, что он не стоил этого.

Твой материал – лучший в номере. Если в редакции есть умные головы, они не должны выпускать такого писателя как ты. Чтение статьи было для меня прямо праздником. Пиши, пиши – без конца пиши. Держись и действуй.

Целую крепко и жму руку

с литературным приветом

с супружеским приветом

с дружеским приветом

1.8.1936

…Я получил все те открытки, которые ты послала. Продумывая нашу переписку за последнее время, понял, что разлука принесла ощутительные результаты. Скоро шесть лет мы живем врозь, и шесть лет мне недостает твоей близости и дружбы сына. Нас разлучают и километры, и годы, и какие-то малозаметные отклонения путей, и трудность взаимного понимания.

Пока это замечаю только по твоим письмам, но, может быть, ты что-нибудь заметила по моим?

Есть вопросы, на которые ты ни в коем случае не желаешь отвечать. Если я настаиваю, то получаю короткий ответ: не нервничай и терпи. Трудно жить в неведении. Я понимаю, как много усилий потребуется от нас обоих, чтобы снова найти друг друга в изменившихся людях.

Приближается день нашего свидания. Скажу прямо – меня не покидает боязнь, как пройдет эта встреча. Ты мне писала – при встрече ты найдешь и меня, и сына такими, как покинул их, и нет места тревогам. Но ничто не возвращается обратно на то же место, и я знаю, что многое изменилось, хотя и не могу в точности себе представить. Разгадываю этот грядущий ребус и прикидываю самые различные сочетания.

Твои письма, в общем, очень холодны, информационны, но в последнем письме вдруг неожиданно прозвучал упрек прежних лет. Он меня ожег. Сможем ли мы принять друг друга “с чистым сердцем”?

Генрих для меня – сфинкс, тайна, которая, когда раскроется, едва ли готовит мне радостный сюрприз.

Все это мне нужно продумать, прочувствовать и быть ко всему готовым.

Марунька, я крепко люблю тебя, мне уже много лет, но я не стыжусь повторить слова первых встреч. В наши годы уже избегаются эти слова – цитаты молодости в наших письмах уже давно не встречаются, те милые интимности, которые когда-то наполняли переписку.

…пришли непременно свою карточку. Смешные доводы у тебя – я постарела, плохо выгляжу. Я же не требую карточку молодой красавицы. Мне нужна твоя, именно твоя карточка, такая, какая ты есть. Я тоже постарел, и ровно на столько лет, на сколько ты. Пришли карточку.

Я кончаю письмо тем рефреном, который помещается всегда, но пусть на этот раз он прозвучит по-новому.

Целую крепко. Крепко и нежно так, как в те минуты, когда хотелось и удавалось переломить твое дурное настроение. Обнимаю – “по всей линии” – если ты только помнишь это слово и что оно означает. Я.

26.9.1936

Довольно трудно мне писать теперь, милый друг! Ты спрашиваешь, известно ли мне что-нибудь? Нет, неизвестно, но порядок такой, что все отбывшие срок получают здесь паспорт и бесплатный ж.д. билет куда угодно. Вероятно, так будет и со мной. Дело московской милиции – пустить меня жить в Москву или не прописать. Вероятно, не пропишут. В общем, это зависит от местных условий. Вот Герчук, мой давний приятель, живет после ссылки в Москве уже долго, а других моих знакомых не пускают. Во всяком случае, приеду на несколько дней домой и там решу, что дальше.

Никогда я еще не стоял перед таким клубком неизвестности, как теперь. Мне ничего не ясно из будущего, ни легитимационное мое состояние, ни даже мои семейные дела. Придется сделать новую инвентаризацию семейного хозяйства – что осталось и в каком положении?..

А пока мелкие предотъездные дела – купил чемодан, починил ботинки, пошил штаны, кончаю лечить зубы. Архив нужно перечитать и привести в боевой вид. Здесь шло накопление, наступает время реализации.

2.10.1936

Милый друг, сейчас окончился концерт Оборина, который я слушал по радио из Новосибирска. Наушники на длинной проволоке, и я могу передвигаться по комнате, даже ходить из угла в угол, не снимая их. Раз длинный концерт – я принимаюсь за слушание и за шитье. Весь концерт чинил штаны, память уносила в прошлое, в те далекие годы, когда я впервые слушал эти вещи. Как много печали в глубинах моего прошлого. Но не об этом хочется сейчас писать, о другом – как много было музыки в наших с тобой отношениях. Чайковский и Рахманинов познакомили, Шуман сблизил, другие художники звука соблазнили. Редкий концерт обходится без этих согревающих воспоминаний. Вчера пели “Двойника” Шуберта, сегодня Оборин играл Шуберт-Лист “Баркарола”, этюд “Охота” Листа, играл “Карнавал” Шумана. Я слушаю через Москву гастроли украинской оперы, того киевского театра, где в двенадцатом ряду галереи за тридцать копеек я получил свое музыкальное образование.