Летать или бояться

Скрипач Фидельман полагает, что очень хорошенькая, но болезненная на вид девочка-подросток, сидящая рядом с ним, – кореянка. Каждый раз, когда она снимает наушники, чтобы поговорить со стюардессой или выслушать объявление, из них доносится нечто похожее на кей-поп[57]. Фидельман сам долгие годы состоял в любовных отношениях с корейцем, человеком на десять лет младше его, обожавшим комиксы и великолепно, хоть и холодновато, игравшим на скрипке. Он покончил с собой, шагнув под поезд компании «Ред лайн». Его звали Чи – как чи-жик, как чи-рок, как чи-бис. Дыхание Чи всегда было сладким, как миндальное молоко, а взгляд робким, и он стыдился быть счастливым. Фидельман всегда считал, что Чи счастлив, до того самого дня, когда тот, словно балетный танцор, прыгнул под 52-тонный состав.

Фидельману хочется успокоить девочку, и в то же время он боится непрошено вторгаться в ее личное пространство. Он мысленно бьется над тем, что ей сказать – если вообще что-то говорить, – и наконец деликатно подталкивает ее локтем. Когда она вынимает наушники, он произносит:

– Не хотите попить? У меня есть полбанки колы, я к банке губами не прикасался, на ней нет микробов, я пил из стаканчика.

Она улыбается ему испуганной улыбкой.

– Спасибо. У меня внутренности словно узлом стянуло. – Девочка берет у него банку и делает глоток.

– Если у вас проблемы с животом, шипучка поможет, – обещает он. – Я всегда говорю, что последний вкус, который мне захочется ощутить на смертном одре, перед тем как покинуть этот мир, – это вкус кока-колы. – Фидельман говорил это много раз, но сейчас, едва слова сорвались у него с губ, пожалел, что произнес их. В сложившихся обстоятельствах они кажутся в высшей степени неуместными.

– У меня там все родственники, – говорит она.

– На Гуаме?

– В Корее. – На ее лице опять появляется нервная улыбка. Пилот в своем сообщении ни словом не упомянул Корею, но каждый, кто смотрел Си-эн-эн в последние три недели, понимает, о чем речь.

– В которой из Корей? – интересуется крупный мужчина по другую сторону прохода. – В хорошей или плохой?

На крупном мужчине вызывающе красная водолазка, которая еще больше оттеняет дынную бледность его лица. Он такой толстый, что его тело вываливается за пределы кресла. Сидящая рядом с ним женщина – маленькая, черноволосая, напряженно-нервная, как суперпородистая борзая, – вжимается в подлокотник кресла, ближний к иллюминатору. На лацкане пиджака мужчины – эмалевый значок с американским флагом. Фидельман уже знает, что они никогда не станут друзьями.

Девочка бросает на крупного мужчину испуганный взгляд и разглаживает платье на коленях.

– В Южной Корее, – отвечает она, не желая поддерживать игру в хороший – плохой. – Мой брат только что женился в Чеджу. Я возвращаюсь оттуда на занятия.

– А где вы учитесь? – спрашивает Фидельман.

– В Эм-Ай-Ти[58].

– Удивительно, что вас туда приняли, – говорит крупный мужчина. – Им приходится набирать по квоте некоторое количество слабо подготовленных местных абитуриентов, так что для таких, как вы, у них мест не остается.

– Каких это «таких, как вы»? – переспрашивает Фидельман, медленно и нарочито многозначительно произнося каждое слово. – Таких. Как. Кто? – Почти пятьдесят лет жизни в качестве гея научили его, что нельзя никому спускать некоторые замечания.

Крупный мужчина не испытывает никакой неловкости.

– Таких, которые подготовлены. Которые этого заслуживают. Которые смыслят в арифметике. Математика – это не только умение посчитать сдачу, покупая дешевую сумку. Многие примерные иммигрантские общины страдают от существования квот. Особенно азиаты.

Фидельман разражается смехом – резким, напряженным скептическим смехом. Но студентка технологического института закрывает глаза и сидит молча, Фидельман открывает рот, чтобы дать отпор толстому сукину сыну, но, ничего не сказав, закрывает его снова. Устраивать сцену было бы жестоко по отношению к девушке.

– Это Гуам, не Сеул, – говорит он ей. – И мы еще не знаем, что там случилось. Это может быть все, что угодно. Например, взрыв на электростанции. Обычная авария или… какая-то производственная катастрофа.

Первое слово, которое приходит ему на ум, – холокост.

– Да бомба это, – возражает толстяк. – Ставлю сто долларов. Он разозлился, потому что мы только что промахнулись по нему в России.