Летчицы. Люди в погонах

Но тележка катилась все дальше и дальше, подпрыгивая на кочках. Тогда Аня осмелела, приоткрыла глаза. Вверху плыли свинцово-серые облака, сквозь которые слабо пробивалось тусклое солнце.

– В блок с ней пойдешь ты, Лиза, – услышала Аня сиплый от простуды голос Ольги и поняла, что они у своего блока.

Тележка остановилась. Лиза помогла Ане подняться и вместе они зашли в блок.

За день женщины много раз возили тележку к железнодорожной платформе.

Ольга узнала там последние новости от русских военнопленных, попавших, как и она, в команду по вывозке трупов с мужской половины лагеря.

Один из них сообщил ей, что наша армия вышла к границам Восточной Пруссии, что авиация бомбит Инстербург, Тильзит… Больше Ольге поговорить с ним не удалось. Вечером она рассказала об этом подругам.

– Правда? Это правда? Говоришь, наши вышли к границам Восточной Пруссии? – переспрашивала Аня, а у самой в глазах стояли слезы.

– Правда, правда, – отвечала Ольга, обнимая девушек.

С верхних нар подала голос Зина, щупленькая, с красивым юным лицом девушка:

– А вы знаете, какое сегодня число?

– А не все ли тебе равно? – удивленно посмотрела на нее Лиза.

– Конечно нет! Сегодня же шестое ноября. Понимаете?

Женщины переглянулись.

– Неужели?

– Ну вот, еще сомневаетесь! – обиделась Зина. Ей припомнился прошлогодний ноябрь, и она начала рассказывать: – Год назад в это время мы сидели у моей подруги за праздничным столом. Правда, на столе были только картошка, хлеб и капуста. Собралось нас семь человек: трое парней, четверо девчонок. Окна занавесили, прикрыли подушками, чтобы не подслушали с улицы. Деревушка наша небольшая, немцев в ней не было, всем распоряжался староста. Подлый был. Так и рыскал по дворам, вынюхивал, выслеживал. Потом его партизаны повесили. Так вот, ребята принесли приемник. Чего только немцы не болтали тогда про нашу страну: и что она разрушена, и все русские подохли с голоду, и что Советам скоро конец. А мы сидели и слушали Москву. Прослушали доклад на торжественном собрании, и так сделалось нам хорошо! Песню запели… А когда утром полицаи увидели на заборах домов наши листовки с выдержками из доклада, то подняли такой шум, что мы целую неделю не выходили на улицу. А через месяц всех девушек деревни вывезли в Германию, послали работать на военный завод. Делать снаряды мы отказались, и нас отправили в лагерь.

– Значит, завтра праздник… – задумчиво произнесла Аня.

– Революция… Социализм… Ваш праздник и для нас праздник… – шептала француженка Сюзанна, старательно выговаривая русские слова. Она хотела сказать что-то еще, но махнула рукой, запела песню:

Расцветали яблони и груши.
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…

Песню подхватили в блоке на разных языках: в лагере сидели не только русские. Были тут и польки, и чешки, и француженки, югославки, женщины из разных стран. Но песню про русскую Катюшу знали все, пели ее горячо, дружно…

В блок ворвалась Эльза, за ней – еще двое мужчин из лагерной охраны. Они пустили в ход плетки, палки, и песня оборвалась, смолкла…

3

Казалось, ничто не нарушало размеренного хода лагерной жизни. Но стоило присмотреться к заключенным, стоявшим в этот утренний час на плацу, прислушаться к их оживленным разговорам, становилось ясно – известие о приближении Красной Армии облетело весь лагерь и вдохнуло в женщин новые силы. Все понимали: с приближением Красной Армии приближается и час их освобождения.

На плац вялой походкой вышел комендант Вельде, Женщины хорошо знали этого долговязого офицера с холодным взглядом голубых глаз, знали по глумлению над заключенными. Это было его указание: «Больных в лагере не иметь, печи в крематории не гасить!». На деле это означало: всех больных и физически слабых, которые не могут работать, в блоках не держать, отправлять в санизолятор, а оттуда – в газовые камеры.

«Германия не так богата, чтобы кормить бездельников и тунеядцев», – внушал он своим подчиненным. И печи крематория работали круглосуточно.

Остановившись перед строем, Вельде обвел долгим взглядом заключенных, поправил галстук и резким голосом прокричал о том, что фюрер требует от них, заключенных, бодрости духа и хорошей работы.

«Все, кто будет добросовестно работать на великую Германию, получат хороший паек, обеспеченную жизнь…»

Он не произносил длинных речей. Тут же отдал необходимые распоряжения конвоирам и скрылся в служебном корпусе.

Старшие блоков повели заключенных в лагерные бани. Женщины заволновались, почувствовав очередную провокацию. У широких ворот приземистого шлакобетонного здания их остановили.

Эльза вошла в помещение.

Ольга беспокоилась за Аню и Зину. Худенькие, бледные, они походили на больных. Если будет устроен сан-осмотр, их непременно отсеют и отправят в санизолятор. К тому же у Ани по-прежнему кровоточили ноги. Она превозмогала боль, старалась не хромать, но куда спрячешь забинтованные ноги, ведь в бане заставят раздеваться.