Летящие к Солнцу. Книга 2. База Судного Дня

– С катушек, значит, слетел. Тронулся. Знаешь, каждый расслабляется по-своему. Кто-то пьет, кто-то книжки читает, а этот целыми днями пересматривал «Коммандо» и чистил картошку. Как-то это его успокаивало. Подойдет, бывало, к синтезатору, закажет целую миску нечищеной – и давай ошкуривать. Никто внимания не обращал, пока однажды Эдмундо не услышал, как он нашептывает: «Нравится без скальпов, чертовы гуки?» Хотели было к психологу направить, но психолог вскрылся на днях, и вместо него назначили Рикардо на полставки – все равно к психологу никто не ходит. Ну а с Рикардо вообще никто связываться не хотел, он маньяк и о́тморозь. А Мэтрикса тогда решили толпой отпиз… Хм… – Вероника стушевалась и опустила взгляд. – Прости. Наверное, это не подходящая тема для свидания.

Тут она была на сто процентов права. Слушать о каких-то психопатах, чистящих картошку, и солдатском мордобое было, конечно, интересно, но я не видел, как все это перевести в мою спальню.

– Расскажи лучше о себе, – улыбнулась Вероника. – Например, я так и не поняла, каким образом ты тут живешь все эти годы.

Еще один бокал помог мне придумать гениальный план. Я встал и задрал майку, демонстрируя Веронике пресс. Она озадачилась, и мне пришлось пояснять:

– Как ты можешь заметить, у меня нет пупка.

Я не отказал себе в удовольствии провести рукой по рельефным мышцам, и только после этого опустил майку и сел. Вероника догадалась обо всем сама:

– Ты – клон? Santa Jesus, как я сразу не догадалась! Значит, эта лаборатория, куда нельзя заходить?..

– Да-да, там я рождаюсь снова и снова, и каждый раз лучше предыдущего.

– Наверное, трудно так жить?

Она смотрела на меня с живейшим интересом, а я вдруг задумался. Трудно жить? Вот уж не знаю, по-другому я никогда не жил. У меня был свой режим дня, мелкие задачи, цели, радости и разочарования. Я совершенствовал себя, и мне никогда не приходила в голову мысль, что можно жить как-то иначе. Зачем?

Но к дьяволу философию! Мы здесь не для этого. Я должен убедить девушку лечь со мной в постель. Перебрав в голове всё, сказанное мелким в припадке откровенности, я выудил еще один бесценный клочок информации:

– Ну, не сложнее, чем тебе сохранить девственность.

Вероника закашлялась, поперхнувшись дымом. Лицо ее раскраснелось, глаза начали слезиться. Какая-то странная реакция…

– Чего ты сказал? – прохрипела она, справившись с вредными последствиями курения.

– Ну, я не знаю, что за жизнь у вас там, наверху, но готов поспорить, что такая красотка, как ты, не скучает без ухажеров. Если даже этот малахольный Николас на тебя слюни пускает. Но ты до самых этих пор сохранила себя, и это, я считаю, большое достоинство.

В голове у меня уже неплохо шумело, и язык трепался свободно. С одной стороны меня это радовало, с другой – беспокоило. Потому что контроль над языком давался мне все сложнее. Интересно, это из-за алкоголя, или из-за любви?

– Большое достоинство? – сказала Вероника.

Я уже забыл, о чем говорил перед этим, поэтому, лихорадочно осмыслив услышанное, ответил так:

– Если сравнивать со свечой, то сравнение выйдет не в ее пользу. Но ты не волнуйся, я буду нежен.

Вероника шепотом выругалась. Я узнал испанский, но слова были за пределами того скудного лексикона, что прозябал в моей генетической памяти. Интонация, однако, была злобной. Надо срочно исправляться. Где я облажался?!

– Но если хочешь, я буду грубым, так даже лучше.

Вероника бросила папиросу в свой бокал и подскочила. Глаза ее горели.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да, Марселино. Все не так. Но это не твоя вина. Прости, мне нужно кое-кому надрать задницу.

С этими словами она пулей вылетела за дверь. Оставив меня одного с недопитой бутылкой «Муската». Грустно… Отчего же так грустно? Я допил из горлышка сладкое вино и икнул. Что ж, первое свидание не задалось. Но у меня еще почти сутки на осуществление полового контакта! Не время для уныния. Нужно проанализировать ошибки и составить новый план.

Глава 24

Вероника орала. Орала так, что у меня звенело в ушах, и все нутро содрогалось в ужасающем предчувствии неминуемой смерти. Орать в Центре Управления она не пожелала – потащила нас в кладовку. Там можно было закрыть дверь и орать, не боясь быть услышанной извне. Звукоизоляция в помещениях, как мы успели сообразить, была весьма и весьма неплохой. Выстрелы, конечно, пропускала, но вот вопли наверняка сливались для подслушивающего в сплошной неразличимый писк.

Сама по себе Вероника давно бы уже выдохлась и замолчала, но ей ни в чем не уступал Джеронимо. Голосили они дуэтом, вообще друг друга не слушая, и я лишь по случайно выпадающим из потока словам мог сообразить, в чем, собственно, дело. А когда сообразил, то впал в тоску и лег на ящики, отвернувшись лицом к стене. Передо мной лежал смартфон Джеронимо, который он бросил в пылу сражения на подушку. Черное зеркальце смотрело в потолок.

– …мою личную жизнь! – выхватил я из бушевавшего урагана вопль Вероники.

– Она не твоя личная, – возражал Джеронимо, – а наша! Твоя девственность – общественное достояние!