Летят наши годы (сборник)

Чемодан был собран еще утром, но сейчас Поля снова распотрошила его и добавила белья: на стуле лежала целая стопка рубашек, носков и платков. Корнеев пытался остановить ее, сердито написал: «Ты что меня — насовсем собираешь?»

Поля прочитала, еще ниже наклонилась над чемоданом.

— И будешь там бегать по прачечным! К врачу каждый раз надевай свежее, чтоб козлом не пахло.

Федор Андреевич не стал спорить: может быть, она права, на курортах он никогда не был. Впрочем, и Поля не была. Да хотя не все ли равно, рубашкой больше, рубашкой меньше, стоит ли в последние часы спорить из-за пустяков! Корнеев отошел к столу — здесь, на виду, лежало все то, что нужно разместить по карманам: паспорт, деньги, санаторная карта и путевка. По ее сиреневому фону, изображающему море, крупно шло название: «Сочи». Военком сдержал слово: неделю назад, когда Корнеев начал уже забывать о разговоре с полковником, его вызвали в военкомат и вручили вот эту карточку с сиреневым морем. Ну что же, поглядим, что за Сочи!

Наконец, все было уложено. Поля придавила коленом крышку чемодана, закрыла замок.

— Видишь, все влезло!

Одернув платье, она тоже подошла к столу, кивнула на деньги.

— Мало берешь, послушай меня! Ведь есть же деньги.

Корнеев покачал головой: больше не надо. Проездной литер туда и обратно ему выписали, на расходы достаточно и этого. Не гулять он едет. Все эти доводы Федор Андреевич высказал Поле уже дважды — вчера и сегодня. Было и еще одно обстоятельство, о котором они не говорили и о котором Полина, судя по ее настойчивым советам, догадывалась: Корнееву не хотелось брать из тех денег, что хранились у нее на сберкнижке, до сих пор они вызывали у него чувство протеста и настороженности.

— Ну, смотри! — обиженно отозвалась Поля.

Прибирая в комнате, она несколько раз украдкой посмотрела на мужа. Задумавшийся Корнеев почувствовал, наконец, ее взгляд, обернулся.

— «Ты что?»

— Ничего. А что?

Федор Андреевич в свою очередь пытливо посмотрел на жену. В последнее время он снова не понимал ее, каждая его попытка вызвать Полю на откровение разбивалась о непроницаемую стену замкнутости, показного непонимания. Ночами она подолгу не спала, о чем-то вздыхая, но стоило только ей заметить, что и Федор не спит, как Поля затихала, неискусно прикидываясь спящей. Начала она избегать и физической близости, оправдываясь то своими женскими недугами, то усталостью, и, хотя Федор Андреевич не надоедал ей, было в этом избегании что-то обидное, оскорбительное. А позавчера она ночью сама разбудила его, осыпала поцелуями, а потом горько расплакалась и силой удержала его на кровати: он хотел встать, включить свет и спросить, что все это значит.

Вопрос этот он задал утром. Притихшая, чем-то подавленная, Поля неохотно ответила:

— Не обращай внимания, бабья дурь.

Корнеев был убежден только в одном: если бы не его немота, он заставил бы рассказать все, что волнует ее; он чувствовал, видел по ее глазам, что порой и она сама ждет этого разговора, мысленно уже начинает его и, мгновенно передумав, точно испугавшись чего-то, замыкается, уходит в сторону.

— Пора, Федя, идти, — негромко окликнула Поля.

Федор Андреевич шагнул к Поле, крепко прижал ее к себе, целуя глаза, губы. Что бы там ни было — он любил ее, свою Полю, свою девочку; он уже сейчас, еще не уехав, начинал скучать о ней! Заметив, как вспыхнули глаза Федора, Поля высвободилась из его объятий, заторопилась.

— Опоздаешь, Федя. Идем, идем! — И вопросительно посмотрела на него: — Может, мне все-таки проводить тебя?

Корнеев энергично замахал: зачем? Пусть идет, у нее сегодня производственное совещание — настойчиво поговаривают о скорой отмене карточек. Он великолепно доедет до вокзала один. До поезда еще целый час, вполне успеет, жаль только, что не попрощались как следует…

На углу они немного постояли, потом Поля как-то странно, судорожно всхлипнула, на секунду прильнула к Федору и побежала. «Любит! — растроганно и благодарно смотрел вслед Федор Андреевич. — Ничего — время пролетит быстро…» Уже потом, много месяцев спустя, вспоминая это прощание на углу, Корнеев думал: удержи он тогда Полю — и никогда не случилось бы того, что перевернуло его жизнь!

Репродукторы на привокзальной площади гремели артиллерийскими раскатами — голосистые зенитки салютовали 800-летию Москвы. Накрапывал дождь, мокро блестел асфальт. Начиналась осень, и не верилось, что через двое суток пути будет лето, солнце, теплое море.

Поезд опаздывал на час. Федор Андреевич оставил в камере хранения чемодан, вышел на перрон. Как здесь все изменилось! Сияли стеклянные витрины ларьков, радио передавало праздничный концерт, у ярко освещенных вагонов скорого поезда Ташкент — Москва неторопливо на сон грядущий прохаживались пассажиры в наброшенных на пижамы пальто и плащах. А Корнееву все еще помнились вокзалы военных лет — затемненные, с гремящими по перрону солдатскими котелками, очередями у продпунктов и зашторенными окнами санитарных поездов.

Скорый Ташкент — Москва ушел, перрон ненадолго опустел и вновь загомонил — прибыл пригородный поезд.