Летят перелетные птицы

– Но как же… Как же в обуви-то…

Видимо, слишком уж глупо прозвучало ее робкое сопротивление относительно обуви. А что делать, проклятая поведенческая привычка подвела – обувь на пороге снимать. Совсем забыла, что в нормальных домах это дурным тоном считается. От страха, от волнения забыла. Можно сказать, сразу и опозорилась. Встала соляным столбом, уставилась в нерешительности на свои заляпанные одинцовской грязью ботинки. Юля, проследив за ее взглядом, хмыкнула понимающе, пожала плечами, махнула рукой:

– А впрочем, как хотите… Если вам так удобнее, то можете и снять. Проходите в гостиную, располагайтесь, я сейчас…

Ага, в гостиную. Это вот сюда, наверное. Белый диван полукругом, низкий столик, огромное окно в полосках жалюзи, полумрак. Удивленное сознание воспринимало видимый ряд порционно, мысли снова сбились в липкий комок, замерли в ступоре недоумения. Села на край дивана, втянула голову в плечи. Господи, неловко как получилось. Заявилась, значит, а хозяина дома нет. Как эта Юля про него сказала? Завтра приедет, к вечеру? Стало быть, его и в городе нет… Понятно. Нет, ничего не понятно… А что в таком случае здесь эта Юля делает? Кто она ему?

– А вот и кофе!

Вздрогнула, будто выскочила кубарем из неловкости. Что ж, Юля, значит. Улыбка, легкая балетная походка, изящные движения тонких рук. Изящный поднос, изящный кофейник. Чашечки, мудреные печеньица в серебряной вазочке. Очень все красиво, изысканно, как в кино, только по разные стороны экрана. Юля – там, в кадре, а она – восхищенный экранной жизнью зритель. Только вот запах кофе настоящий, ни с чем несравнимый. Такой пряный и острый запах, что зачесалось в носу, и рот моментально наполнился густой слюной. Сглотнула трудно – вот если бы холодной водички вместо кофе испить… Ладно, неловко просить. Может, не принято, вдруг опять опозорится… Пусть будет кофе.

– А я вас, кажется, знаю, Анечка… Вы ведь Варин врач, да?

– Да. Но откуда вы…

– А догадайтесь с трех раз! – разлив по чашкам кофе и плюхаясь в кресло напротив, насмешливо улыбнулась Юля. – Неужели так трудно?

– Вам… Александр про меня рассказывал?

– Ну конечно, кто же еще… А скажите-ка мне, как на духу, Анечка, ведь вы влюбились в него, да?

Кофейная чашка, поднесенная ко рту, спасла ее, наверное, от выплеска смущенных эмоций. Тем более, что и сам кофе оказался на вкус очень горьким. Пока горечь прошлась по языку, по гортани, пока горло содрогнулось глотком, с трудом эту горечь пропихивая, успела немного в себя прийти.

– А почему вы так решили, Юля?

Голос вышел спокойным, даже чуть насмешливым. Однако Юлю, похоже, он вовсе не смутил. Панибратски махнув изящной ладошкой, она проговорила с легким вздохом:

– Да влюбились, влюбились… Он мне сам рассказывал. Настоящее искреннее чувство скрыть невозможно, как ни старайся. Оно вокруг человека особую ауру образует, иногда такую сильную, что тронь, и обжечься можно. Нет, странно, странно все-таки… Почему в него так сильно влюбляются, прямо до исступления? Ей богу, обидно даже!

– Почему же…обидно?

Спросила, и сама же своего вопроса испугалась. Как будто признала обиняком Юлино предположение. Надо было не про обиду спрашивать, а как-нибудь тактично вообще от опасной темы отойти… Но, похоже, Юля ее промаха вовсе не заметила. Сидит, задумалась.

– Почему обидно, говорите? Да потому, милая моя Анечка, что сам Синельников никого и ничего, кроме своей работы, любить не умеет… Он любит только свою работу, свое подлое и красивое дело, будь оно трижды не ладно. Хотя чего это я… Вроде как ругаю его, да? Сама-то я нисколько не лучше…

– В каком смысле – не лучше?

– Да в таком. Мы с ним, знаете ли, оба на своей работе повернуты. Оба живем в одной консервной банке. Да, да, именно так, мы – консервы… Вот говорят, красота спасет мир, слышали, наверное, такое выражение?

– Конечно… Конечно, слышала. И что?

– А вы тоже считаете, что красота спасет мир?

– Не знаю, наверное…

– Да ничего она не спасет, это я вам как большой специалист по красоте говорю! Та красота, которой мы с Сашкой занимаемся, наоборот, все самое лучшее из человека выхолащивает! Искренность, непосредственность, чистоту природных линий… Ведь мы что, по сути, делаем? Мы же из нормальных людей каких-то целлулоидных кукол лепим, и сами же результатами своего труда восхищаемся! А когда видим перед собой живую нетронутую природу, бежим очертя голову. Не нравится нам в человеке его истинный природный рисунок, не чувствуем мы его. Сами не чувствуем и других с толку сбиваем…

– Это вы сейчас от имени всей модной мировой индустрии говорите? – произнесла, как могла, насмешливо. – Каетесь, значит? Неужели я своим нецеллулоидным видом у вас такие сложные эмоции вызвала?

– Да при чем здесь ваш вид, Анечка… Я же не про вид, я же вроде про любовь начала говорить! Вот честное слово, не поверите, смотрю сейчас на вас и завидую…