Летят перелетные птицы

Нет, будь оно в самом деле неладно, это ее высшее медицинское образование! Родители из последних сил выпрягались, чтобы семь лет за него платить! Отец, наверное, оттого и боли желудочные терпел, скрывал до последнего. Как же – работу потерять боялся. Вот и добоялся – отрезали половину желудка, на инвалидность отправили. Теперь дома сидит, страдает чувством мужицкой неприспособленности. Как он сам говорит – «камнем повесился на шее у Катеньки», у матери, то есть. Хотя мать всячески его и поддерживает, плещет из себя оптимизмом, «моим домохозяином» называет. Всем подряд хвастает – приду, мол, с работы домой, щи наварены, кругом чистота и порядок… Хвастает, а в газах – тоска и усталость. А иногда и раздражение пунктиром проскакивает. Нет, зачем уж хвастать-то? Оно и без того понятно, что ничего тут хорошего нет…

Кстати, зайти к ним, что ли? Вон родительский дом, почти по пути, только надо крюк небольшой сделать. И пообедать заодно, щец горячих отцовских похлебать…

* * *

– Пап, ты где?

Голос отозвался звонким эхом из глубины дома. Прислушалась. Тишина. Наверное, в огороде копается. Отогнула занавеску на окне – точно, вон его согбенная спина виднеется меж картофельных рядов. Стукнула костяшками пальцев в стекло, призывно махнула рукой. Отец распрямился, держась обеими руками за поясницу, расплылся в улыбке, мелко и часто закивал головой – сейчас, сейчас, иду… И тут же потрусил торопливо меж грядками, отряхивая на ходу руки.

– Чего дверь в дом не запираешь? – проворчала она, встретив его в кухне. – Заходите, люди добрые, берите, что хотите?

– Так от кого нам запираться-то, дочка? Здесь все кругом свои… Обедать будешь? Я разогрею?

– Давай. А что у тебя на обед?

– А все, как обычно. Щи есть, картошка с мясом есть. Могу еще салат из помидоров нарезать.

– Да ну… Из ушей уже твои помидоры лезут. Зачем ты их столько выращиваешь? Вон, две теплицы отгрохал… Зачем?

– Да как это – зачем? Ты что, Анютка? Ты знаешь, сколько я банок нынче закрутил? Загляни в подпол – глаза разбегутся! И нам с матерью на зиму хватит, и вам с Лехой. И огурцов бочковых полно, и капустки квашеной… По морозцу свиней забьем, всю зиму с мясом будем. Так что в магазин можно и не ходить, деньги целее будут. Глядишь, и вам какую обновку в дом справим…

– Нам ничего не надо. У нас все есть.

– Сейчас, может, и есть. А как народите ребеночка, так и понадобится. Когда нас с мамой, наконец, обрадовать собираетесь? А то помру, и внуков не увижу…

– Пап! Хватит уже, а? – с неожиданным для себя раздражением резко повернулась она к нему. – Ну чего каждый раз об одном и том же?

– Не буду, дочка, не буду… Не сердись. Чего ты на меня, старого дурака, обижаешься? Давай лучше обедать будем…

Торопливо ополоснув руки, он засуетился у плиты, бестолково перебирая в руках половник с тарелками. Было в этой суете, кроме радости свидания, и еще что-то, весьма настораживающее. Вон, тарелку со щами к столу понес, а руки дрожат мелким тремором. И цвет лица нехороший, на щеках кирпичом румянец горит. И голос тоже нехороший – виновато-дребезжащий какой-то…

– Пап… Ты опять с утра принял, что ли? Тебе ж нельзя, ты что?

– Да знаю, знаю, что нельзя… Просто мне так легче, дочка. Замучил я вас всех…

– Да чем ты нас замучил-то, господи?

– Ну как, чем… Думаешь, легко у своей бабы на шее сидеть, да? Она вон в полторы смены вкалывает, а я дома сижу, как старый трухлявый пень…

– Ничего себе, пень! А в своем хозяйстве что, работы меньше, что ли?

– Нет, не меньше. Только денег за нее не платят. У мамы вон завтра день рождения, а мне и подарить ей нечего. На какие шиши я тот подарок куплю? У меня пенсия по инвалидности – с гулькин нос…

– Так давай я дам…

– Не, не! – проворно замахал он на нее руками. – Еще чего! Чтобы я у родной доченьки еще и денег клянчил! Не бывать этому!

Лицо у него при этом сделалось такое испуганное, будто его уличили в чем-то совсем уж постыдном. То ли досада, то ли жалость сунулись ей комком в горло, и пришлось быстро склониться над тарелкой, зачерпывая ложкой щи и торопливо отправляя их в рот. Горячие! Так обожгло глотку, что слезы сами невольно из глаз брызнули…

– Осторожно, Анют! – сунулся к ней через стол отец и зачем-то по спине ладонью похлопал, будто она подавилась. – Холодной водички дать? Что ж ты так неосторожно-то…

– Ничего… Ничего, пап… Сама виновата… – просипела она через полуулыбку, махнув рукой.

– А ты сметанки, сметанки добавь! – быстро рванул он к холодильнику, доставая банку с домашней сметаной. Поставил ее перед ней, глянул в глаза искательно: – Со сметанкой не так горячо будет…

И опять ей сделалось неуютно от этой его торопливости, и жалость куда-то ушла, снова уступив место невольному раздражению. Нет, ну чего он так суетится, в самом деле? И преданность эта в глазах… Собачья какая-то.

– Пап… А гостей завтра много будет? Опять полный дом?

– Так наверное… Родню надо позвать, соседей… И с работы люди придут. Ты же знаешь, как маму на производстве уважают!

– Ой, да какое там производство, на птицефабрике! Тем более, она к нему никакого отношения не имеет. Она ж всего лишь ветврач!