Летит себе аэроплан

— Да, талант — это твой капитал, — сказал Аминодав, — но талант нужно сразу же хорошо вложить. Если ты его вложишь в чулан, какой процент он тебе будет приносить? И, кроме жилья, в Петербурге нужен хотя бы один приличный костюм для представительства. Это еще пять рублей. — Аминодав щелкнул на счетах. — А питание при нынешней дороговизне? В Петербурге вокруг соблазны, захочется иногда выкурить я не говорю сигару, но приличных папирос. Захочется сдобного хлеба к чаю, черт знает чего еще. И наконец — женский пол. Конечно, дешевле всего заниматься онанизмом. Что ты краснеешь, Зуся, я не про тебя говорю. Это естественная потребность, данна от Бога. Я имею в виду любовь к женскому полу. Возьмем минимальные затраты — рубль в неделю на проститутку. — Он щелкнул костяшками счетов. — Проститутки всегда выгодней какого-нибудь амурчика с горничной или белошвейкой: не надо тратиться на букеты, на конфеты и так далее… Нет, даже при минимальных затратах меньше чем с семьюдесятью рублями ехать в Петербург нельзя.

— Я поеду с двадцатью семью, и Бог мне поможет.

— Бог, — усмехнулся Аминодав, — у Бога столько же денег, сколько у нищего с котомкой. Подумай лучше о богатых петербургских евреях, коммерсантах, докторах или адвокатах.

Телега подъехала к перекрестку.

— Я здесь слезу, — сказал Марк, — счастливой вам дороги, удачи на краковской ярмарке.

— И тебе удачи! — сказал Зуся. — Может, ты все-таки станешь знаменитым художником и будешь зарабатывать большие деньги.

— Если это случится, он нас с тобой забудет, — сказал Аминодав. — У него появятся друзья из совсем другого общества. Но я желаю тебе, Марк, всяческих удач.

— Я вас никогда не забуду, друзья мои, — сказал Марк, — мы будем встречаться, мы сохраним связи нашего детства.

Они обнялись и поцеловались. Телега поехала дальше. Марк долго стоял и махал ей вслед рукой. Аминодав и Зус тоже махали, пока телега не скрылась за поворотом.

Бейт-мицва — совершеннолетие для девочек. Поездка зимой в санях в ритуальную баню для михвы — омовения. На рыночной площади продают засахаренные яблоки и синий квас — холодный, замерзший. В бане туман и сумрак, на окна намерз лед. Голые тетки, старухи с костлявыми руками заводят Беллу и Анну вместе с другими девочками в баню, раздевают. Полумрак, тускло горит одна лампочка. Старуха со свечой и простыней ведет их к бассейну.

— Закройте нос, закройте глаза и погружайтесь в воду, ныряйте, — говорит старуха и, беря за голову, опускает девочек под воду.

Белла и Анна захлебываются, испытывая ужас от приобщения к женственности, и слышат, как над ними читается молитва.

— Кошер — чистая! — торжественно кричит старуха, когда, цепляясь за скользкие ступени, девочки выходят из бассейна. Их сразу же заворачивают в белую простыню.

— Пусть пойдет на пользу, — говорят старухи, — пусть даст здоровье, на этом ваше детство кончилось.

Холодный петербургский вокзал. С толпой пассажиров Марк выходит из вагона. Короткий день уже темнеет, зажигается газ в фонарях, освещаются витрины, несутся извозчичьи санки, тяжело дребезжат переполненные трамваи. Марк с трудом втиснулся с вещами в трамвай.

— Па-прашшу билет! — кричит кондуктор.

Входили-выходили пассажиры. Сзади напирали. Кто—то уперся Марку в спину.

— Выходишь?

— Па-прашшу билет… Следующая — Пантелеймоновская.

— Не знаете, где бы снять комнату или чулан? — робко спрашивает Марк у какого—то мужчины.

— Чего? Черт, освободи проход!

— Читай, парень, объявления на заборах, — говорит какая-то дама.

Трамвай с визгом останавливается.

— Пантелеймоновская! — кричит кондуктор.

Сзади напирают. Марк вываливается из трамвая, едва не упав. Трамвай, рассыпая из—под дуги цветные искры, исчезает. Холодно, бездомно. Мимо по заснеженному тротуару идут прохожие с чужими лицами. Марк подходит к забору и слезящимися от холода глазами читает объявления. Объявлений много. Сдаются комнаты, сдаются чуланы. «Сдается полчердака по Пантелеймоновской улице. Спросить у гармониста Пантелеймоновского парка. 6 вечера».

— Простите, господин, — обращается Марк к солидному брюнету, — где Пантелеймоновский парк?

Брюнет глянул, прошел молча. Мимо идет человек попроще, похоже, мастеровой.

— Простите, где Пантелеймоновский парк?

— Четыре версты полем! — Мастеровой смеется.

Пьяный. Опять неудача. Мимо, звеня шпорами, идут офицер и барышня.

— Она тебе наврала, а ты поверил, — говорит барышня.

— Перестань сердиться, Валюша, — говорит офицер, — раз сердишься, значит, неправа…

— Господин офицер, — спрашивает продрогший Марк, — далеко ли Пантелеймоновский парк?

Рукой в белой лайковой перчатке офицер указывает в конец улицы.

Пантелеймоновский парк оказался неподалеку. Вход свободный, но в танцпавильон, откуда доносятся звуки гармонии, вход десять копеек. Вокруг танцплощадки столики. Едва усталый Марк опустился за один из них, подошел официант.

— Чего изволите, пиво или вино?

— Мне гармониста.

— Какого гармониста? Освобождай столик. — И подошедшей паре: — Чего изволите, пиво или вино?

— Подай, милейший, красного… Кло-де Вужо-вье-сект.