Летит стальная эскадрилья

Так постепенно приобретая уверенность в летных делах эскадрильи, все реже допуская грубые просчеты, на земле руководить эскадрильей я никак не успевал. Многие вопросы решались без меня и, надо сказать, успешно, благодаря умению и опыту заместителей. Особенно упускались мною вопросы воспитательной работы. Несмотря на отчаянные старания, я невольно приходил к мысли, что по-настоящему командовать эскадрильей не могу — рановато. Это, безусловно, мучило меня, а признаться кому-нибудь в своей несостоятельности не позволяло самолюбие. Видимо, понимало это и командование полка. К счастью, помог случай.

…В тот первый морозный декабрьский день планировались учебные полеты и несколько вылетов на «свободную охоту». Однако в установленное время ни один из самолетов эскадрильи к полетам не был готов — не запускались моторы. Промаялись мы тогда весь день. А секрет был прост. Не ожидая резкого похолодания, техники нашей эскадрильи на ночь не разжижили авиационно. е масло в маслобаках, как это было предусмотрено инструкцией, в других же эскадрильях все учли и большая часть машин к полетам была у них готова.

Что тут скажешь? Я, конечно, всех этих технических тонкостей да премудростей не знал и никаких указаний по этому поводу не сделал. Чье же упущение, кто проморгал? Инженер полка команду давал, инженер эскадрильи вроде бы также распорядился, но почему команды и распоряжения не дошли до исполнителей — объяснить никто не смог.

ЧП значительное. Виноватых словно бы нет. Но мне-то было ясно: ведь опять я, комэск, не на высоте… Когда вечером объявили, что все командиры эскадрилий на следующий день утром должны убыть на совещание в штаб воздушной армии, я всю ночь не сомкнул глаз. Безусловно, мне были не известны цели и задачи предстоящего совещания такого уровня, но почему-то был твердо убежден, что речь пойдет именно о моей эскадрилье.

Рано утром комэски нашего и 104-го авиаполка, базировавшегося вместе с нами, сели в полуторку и выехали в расположение штаба 2-й воздушной армии. Наша, довольно потрепанная, видавшая виды машина была плохо подготовлена к рейсу, несколько раз в дороге останавливалась, и шофер устранял мелкие неисправности в моторе. Хорошо знающий капризы своей полуторки, он умел быстро ее «укрощать», но ездил лихо, так что нас в кузове изрядно трясло.

Рядом с шофером за старшего сидел командир второй эскадрильи капитан Алексей Труфанов, в кузове — остальные: капитаны Александр Вильямсон, Михаил Комельков, Алексей Закалюк и я с капитаном Шкатовым.

— Какой же это нахал нам такую машину подсунул? — возмущался Комельков.

— Поедем с совещания — вечерком как следует поговорим с комбатом, предложил Вильямсон, которого мы звали просто Вилей.

— До чего дошли!.. Командиров эскадрилий везут на ответственное, может быть, даже историческое совещание в каком-то драндулете! — подогревал нараставшее возмущение Шкатов.

В штаб мы все же прибыли в срок. Я впервые видел такое множество командиров-летчиков всех рангов. Сияли ордена, медали, Золотые Звезды Героев. А когда совещание открылось, места в президиуме заняли молодые, также увенчанные многими боевыми наградами генералы. Это были наши командиры корпусов и руководство воздушной армии. Совещание проводил командующий армией генерал-полковник авиации С. А. Красовский.

Среднего роста, плотный, с характерными усиками и блестящей лысиной, подчеркивавшей выпуклый лоб и цепкие внимательные глаза, наш командарм даже своей внешностью производил впечатление сурового, волевого и решительного человека. Таким он и был. Уже после первых слов, произнесенных им с ярко выраженным белорусским акцентом, я внутренне возгордился — земляк ведь мой командарм.

— Слышь, Горачий, не дрожи! Будет парадок — командарм-то тоже белорус… толкнув меня в бок, прошептал Закалюк.

Много раз в послевоенное время я встречался со Степаном Акимовичем Красовским, впоследствии ставшим маршалом авиации. Это необычайно энергичный, обаятельный, любящий авиацию и много сделавший для ее развития, всеми уважаемый человек. И сейчас, когда Степану Акимовичу уже за 80, он активно работает, отдавая все силы и знания столь дорогому ему летному делу.

А тогда, насколько мне помнится, совещание было посвящено предстоящим боевым действиям, проверке готовности авиации лично командующим фронтом на специально созданном полигоне. Выступали командиры всех категорий и рангов, делились опытом, вносили предложения. И мои опасения оказались напрасны — о нашем ЧП никто не вспомнил.

Совещание затянулось. Приехавшие из дальних гарнизонов остались ночевать. В том же зале после хорошего ужина состоялись танцы. Оркестр играл танго, фокстроты, боевые пилоты отбивали чечетку, плясали барыню, цыганочку, им задорно вторили в такт девушки-военнослужащие, многие из которых были в нарядных платьях и модных туфлях на высоких каблуках. Не верилось, что идет война, так было радостно и приятно вокруг.