Летняя книга

Шли дни. Герр Вопель больше не чувствовал себя одиноким, несмотря на то что на Винкельманнштрассе появлялся нечасто. Он придумывал длинные истории о Лотте и Хансе – сперва об их юной, робкой любви со всеми ее недоразумениями и примирениями. Потом он сочетал их браком и отправлял на берег Рейна. После долгих колебаний селил в окрестностях Кобленца, там красиво, он знает. Потом одного за другим производил на свет множество маленьких Лотт и Хансов. Рассаживал их под цветущим персиковым деревом, и мама Лотта им говорила: «Это было в Дрездене. Я встретила там одного пожилого господина. Его звали герр Вопель. Если бы не он, вас бы не было. Или вы были бы детками других родителей. Он умер. Уже давно. Светлая память. Знаете, это случилось в тот вечер, когда я была особенно одинока и несчастна, а они съели мою колбасу. Кто-то позвонил в дверь, а потом…» Такие картины рисовал в воображении герр Вопель, но Ханс при этом всегда получался у него каким-то плоским. Герр Вопель вообще сомневался, что этот Ханс ему нравится…

Лотта между тем нашла работу. В пекарне. Иногда он приходил туда и смотрел на нее с улыбкой. А к выпечке он был равнодушен. У Лотты почти не оставалось свободного времени, и герру Вопелю не хватало нового материала для бесконечных историй о счастливой жизни семейства Ханса под Мозелем. Но герра Вопеля это не огорчало – больше всего ему, пожалуй, нравилось то, что Лотта остается в Дрездене. И он уже не прятался под серый капюшон бессмысленности. Герр Вопель был не одинок.

Лотте запрещалось разговаривать с покупателями. Поэтому герр Вопель просто смотрел на нее вопросительно, и это означало: «Ханс еще не написал?»

На что она слегка пожимала плечами, что значило: «Пока нет».

И вот однажды, подойдя к его столику, она тихо и быстро проговорила: «Дорогой герр Вопель, если Ханс напишет, письмо придет на главпочтамт. А у меня нет времени ходить туда каждый день. Может быть, герр Вопель, как-нибудь?..» Он сдержанно кивнул, не показав захлестнувшего его энтузиазма, и, счастливый, пошел домой.

Он превратился в действующее лицо, получил роль, стал помощником. Отныне он будет не просто стоять в стороне и наблюдать. И герр Вопель начал каждый день ходить на почту, где оказалось даже интереснее, чем на вокзале. Там можно было изучать людей, которые ждут известий.

Одни спрашивали бодро, с надеждой, но в голосе звучал страх: «Писем нет?» Другие с нарочитым равнодушием бросали на прилавок визитную карточку и усердно делали вид, что зашли случайно и им нет никакого дела до того, пришло ли письмо. Третьи смотрели на почтальона с мольбой, а четвертые старались вообще не смотреть, как будто стыдились.

Герр Вопель начал многих узнавать. Тех, кто приходил каждый день и уходил с пустыми руками. А еще на почте был ящик, битком набитый письмами, которые – странное дело – так и не забирали…

Все это время герр Вопель жил. Он впервые видел рядом людей, которых понимал, людей, которые ждали и тосковали. А вечером, когда он ни с чем заходил в пекарню к Лотте, это она спрашивала у него глазами: «Пока ничего?» И он отвечал ей легким пожатием плеч: «Пока нет».

Ничто не могло сблизить их сильнее. Герр Вопель, упорно продолжая следить за счастливой жизнью семейства Ханса под Мозелем, незаметно и робко начал вплетать в сюжет и себя самого. Почему бы и ему не посидеть под персиковым деревом и не сказать: «Однажды вечером, много лет назад, когда вас еще не было, в большой и незнакомый город приехала одинокая девушка…»

Но потом это случилось. Ханс написал.

Почтальон с улыбкой положил на ладонь герра Вопеля письмо, которое тот машинально прижал к сердцу.

«Вы не ошиблись?» – заикаясь, спросил он, и в голове у него немедленно начала расти та холодная пустота, которая всегда предшествовала пробуждению. Почему пустота вернулась? Ведь Ханс написал, все хорошо, роман окончен. Именно. Окончен. Лотта уедет к Хансу, или Ханс приедет к Лотте, а он, герр Вопель, снова останется один. Они же не возьмут его с собой в Мозель, конечно нет. Оглушенный, он вышел на улицу и побрел знакомой дорогой к пекарне. Замедлился, пройдя полпути.

Странные посторонние мысли роились в голове, но он от них отмахивался. А те громко и внятно кричали: «Ты останешься один, ты стар, ты умрешь в одиночестве. Если тебе больше нечего ждать, ты должен умереть».

Весь вечер герр Вопель ходил вдоль Эльбы и разговаривал сам с собой. Письмо он крепко сжимал в руке. Он его любил и ненавидел. Ему даже в голову не пришло, что письмо можно прочесть, – он инстинктивно чувствовал, что Ханс написал что-то банальное и пугающе глупое. О Лотте герр Вопель тоже почти не думал. Он просто завершал роман.

Каким будет конец, он толком не представлял, но это должно было быть что-то грандиозное и трагическое.

Он не боролся с собственной совестью, отнюдь. Отдать письмо он решил сразу – и теперь просто мерил шагами берег Эльбы, отыгрывая последний акт. Немного постоял, оплакивая собственную могилу. А потом решительно развернулся и пошел прочь.