Летние гости

Дальше надо мне было ехать до села Липова, центра совхоза, к которому приписана моя деревня. Туда ехал я на тряском заднем сиденье пазика, смотрел по сторонам, пытаясь узнать места, и никак не мог избавиться от мысли, что еду с кем-нибудь из своих однодеревенцев. Вдруг я не узнал кого? Мама говорила, что Митрий Арап, еще с войны живущий у Веры-почтальонки, обитает здесь. Степан вроде живет в Липове. Сан здесь. Вот тот высоченный парень с гремящими коробками из-под кинолент вполне может быть сыном Сана и Фени. Может, спросить? Но я боюсь показаться наивным и не подхожу к парню. Автобус на каждой остановке пустеет и пустеет.

А как зовут Сана нашего по отчеству, хоть убей, не могу вспомнить. Сан Соломонидин звали его. И еще вроде Сан Иванов — по отцу. Значит, Александр Иванович. Сейчас спрошу, не знает ли этот киномеханик Александра Ивановича Коробова.

Пазик со скрежетом затормозил, чуть не наехав на чумазого механизатора, который стоял посреди дороги и вовсю семафорил голицами.

— Ну ты чего, японский городовой? — пролезая в автобус, крикнул он шоферу. — Не видишь — стою.

Начался какой-то профессиональный разговор о подшипниках и коленвале. У чумазого к губе прилипла сигарета. Он забыл о ней. Склонившись к шоферу, ругает, видимо, свое начальство:

— Дали старый керогаз. Я погорю на нем, как швед под Полтавой. Не забью ни копья.

Что-то есть в этом механизаторе похожее на Ванюру. А может, это Ванюрин брат? Тот ведь работал вместе со Степаном на строительстве завода. Может, теперь в деревне живет?

На повороте с мощеной дороги на гравийку — запретный шлагбаум. Пока весенние дороги не отвердели, не позволяется по ним ездить на тракторах и грузовиках. Для этого и жердь наподобие колодезного журавля. В окошко тесовой будочки кто-то вроде глядит, но поднять шлагбаум не выходит.

— Опять дрыхнет, змея, — кипятится механизатор.

Шофер посигналил, но безрезультатно. Механизатор нетерпеливо выскочил и бросился к будке.

— На работе спишь? — закричал он. — Толку нет, так в няньки надо.

Вылезла из будки толстая тетка в шали, заворчала:

— Смотри, Ваньк, пожалуюсь, так дадут пятнадцать суток по мелкому.

— Ид-ди ты, — сплевывает механизатор, — змея и есть.

Неужели Ванюра? Конечно, он. Вернулся с целины.

— Вы не скажете, где живет Степан Савельевич Коробов? — начинаю я издалека, обращаясь к механизатору.

— Это мой батька, а что надо? — еще не остыв от гнева, сердито спрашивает механизатор.

— Ванюра? Ты? Не узнал?

Ванюра ощупал меня недоверчивым взглядом.

— Что-то не признаю.

— Да Павел. Пашка Коробов.

— Смотри ты! Вот встреча, — удивленно разглядывая меня, восстанавливая в памяти давние связи, сказал он и положил руку шоферу на плечо. — А ну, притормози, Флегонт.

Мы вышли из автобуса.

— Ну, айда к нам. Батя обрадуется. Матка вот померла. Жаль.

— Нет, я сначала в Коробово.

— Успеешь туда.

— Нет, сейчас в Коробово, — стоял я на своем.

— Да я тебя на «ирбите» в момент домчу.

— Нет, я хочу пешком.

Ванюра с некоторым недоумением смотрит на меня. Что, мол, за причуда?

— Семь верст пешком трёхать?

— Знаешь, повспоминать, подышать, — говорю я.

— Ну, если подышать, — уступает он.

Мы куда-то идем. Я сбоку всматриваюсь в Ванюрино лицо, сухощавое, смуглое. От прежнего остались только крупные губы да шрамик на подбородке. Это его еще в детстве мерин Цыган лягнул.

Ванюре непонятно мое стремление побывать тотчас в Коробове. Он-то в нем часто бывает.

— Да чо ты там увидишь? Дому вашего вовсе нет. И вообще. В Коробове одна Ефросинья по летам жихрует. А так пустота — никакой жизненности.

Ванюра знал, куда вел. Прямо в новую сельповскую столовую с широкими окнами, со столами из пластика.

— Нету моей-то? — спросил он буфетчицу.

— Отпросилась ведь Галина-то Митриевна.

— Ну, сообрази, — Ванюра подмигнул буфетчице. — Я и забыл, что сегодня Галька моя не работает. Ты ведь знаешь ее. Наша, коробовская. Должон помнить, самая красивая девка была. К отцу отпросилась, Вера прибегала. Говорит, что плох мой тесть Митрий Арап. Должон знать. Еще пчел он держал. К нему уехала в Раменье. Она всей этой столовкой заведует. Хвалят ее сильно.

Ванюра решил, что я уже все начисто забыл. А я отлично помню и Митрия, и Веру. Интересно, какой стала Галинка?

Буфетчица поставила бутылку перцовки и тут же ножом оскребла этикетку.

— Посевная. Не велит дилектор совхоза вином торговать. А вы будто лимонату купили.

— Как это не велит? А если у меня кореш?! Видишь, Павел приехал. Чуть не тридцать лет не встречались.

— Двадцать шесть, — уточнил я.

— Во, видишь, двадцать шесть. Он редактор. Слышь? Любого пропечатает. Директора совхоза за то, что вином не велит торговать. Тебя за то, что перцовку мне подала, а не коньяк. Пропечатаешь?

— Да я не редактор. Просто в газете, — поправляю я Ванюру.

Ванюре показался подозрительным стакан. Он дунул в него, хотел подозвать буфетчицу, потом махнул рукой.

— Спирт — он всех микробов намертво разит. Кто выпивает, даже рак его в жисть не возьмет, — объяснил он и сполоснул стакан перцовкой. — Ты не сомневайся, Галька у меня тут разворот дает. Строго за чистоту воюет.