Летние гости

Нина позвала Степана в коровник. Он пошел следом. Вовсе Нина исхудала вся. Телогрейка на ней болтается, как на колу, голенища валенок хлопают по тощим икрам. Да на такой нервной работе разве до полноты? Когда коровы с голоду ревут, не знай куда бы делся.

— Мотри-ко, Степан, чего у нее? — насильно открыв рот у брыкливой пегой телушки, со страхом спросила Нина. Задела зубы. Они шатались, как колья в болотине.

На измученном лице Нины столько было усталости и тревоги, что Степан пожалел ее, успокоил:

— Чо-чо… Обыкновенная штука. Вроде цинги. Вишь проследила ты. Лап елочных надо запарить да отваром поить, тогда пройдет. Проследила ты.

— Дак как проследила? Я показывала Тимоне. А он: «Если падеж допустишь, перед судом ответишь». — И Нина заревела, утираясь углом платка.

Посмотрел Степан на коров — вовсе бедные отощали. Соломы и то не досыта. И, до падежа недалеко.

Завел трактор, погнал в лес, на делянку. Нарубил еловых лапок полные сани, привез к коровнику. Запаривай да пои, Нина.

Делал все это и думал, что нельзя ему больше в колхозе оставаться. Не может он больше глядеть на все это. Так хозяйствовать — только людей, скот и машины мучить.

Когда пришел Степан в контору за авансом и справкой, облокотившись о барьер, дымил там Егор Макин. Два плотника из приезжих сидели на корточках возле порога и тоже смолили цигарки. Плотникам-то что, они приезжие, им сразу деньги за работу дадут, а вот насчет себя Степан сомневался: вряд ли получит он аванс. Слышно, пуста была касса. Последние деньги за южную, краснодарскую солому отдали, у самих ячмень запал снегом.

Нескладная, мужицкого покроя, счетоводка махала на курильщиков бумагами:

— Вовсе ведь, идолы, закоптили меня. Как рыбина я теперь. Мой дома меня костит: «Пошто табачищем прет от тебя? Сама куришь али с мужиками все? Чую, грит, дух мужиковский». Вот придет из больницы Андрей Макарыч, он вам задаст.

Дюпин и правда гонял курильщиков, которые любили в конторе дымить да стены отирать. А где им больше быть? Федя-клубарь и тот не выдержал, перешел в другой колхоз. В их-то клубе только тараканов морозить. До середины зимы лишь дров хватило.

— Выпиши три-то рубля, — видно, уж не первый раз просил Макин счетовода.

— Без председателя не могу, а его нету, — терпеливо объясняла та и щелкала счетами. А что было щелкать, коли в кассе оставались гроши?

Степану надо было с председателем потолковать. Нельзя ведь так, чтоб у коров зубы шатались. Куда заместитель по животноводству Тимоня смотрит? Скот-то спасать надо. С такими зубами солому не больно поешь. Жалко, нет Андрея Макаровича, с ним бы Степан душу отвел, поговорил. Но уехал Дюпин лечить свою култышку. Никак к новому протезу не может приспособиться.

Председатель не приходил долго, хотя известно было, что он дома, что поел сегодня молочную лапшу и жареную картошку в обед. Причин задерживаться дольше нет.

Егор своим горбатым носом что-то учуял, сунул вилку в радиорозетку, и из серой мятой тарелки репродуктора раздались шум и свист, а всполошенный голос, будто торопясь на пожар, зачастил: «Удар, еще удар!»

Репродуктор загудел еще сильнее. Где-то далеко от Лубяны выходили из себя люди, переживая из-за игры в мяч.

— Еще час не придет, футбол пинают, — сказал Макин и почесал голову под шапкой. Видно, не знал, как отнестись к председателеву занятию.

А Степан в сердцах плюнул. Эх, сундук, сорок грехов, коровы от голода ревут, а председатель переживает за то, как там, у моря, в теплом краю, пинают футбол. Такого-то баловства ни при ком не было, хотя уж, считай, много председателей он пережил.

Мужики ждали терпеливо. Они были к этому привычны. Все равно председатель конторы не минует. Сидели, натирали мазутными ватниками и без того замусоленную до черного блеска стену.

Разговор у них был самый общий, понятный для всех — про выпивку и мужицкую хитрость.

Один приезжий мужичок, с ласковым украинским выговором, рассказывал про своего шурина — милиционера, у которого, между прочим, будто бы есть собака по кличке Жулик. Шурин приспособился закапывать заветную четвертинку на балконе в ящик из-под цветов. А Жулик будто бы раскопал бутылочку и притащил жене. Та милиционера привлекла к ответственности.

— Это што! — перебил закарпатского плотника Егор Макин, у которого свои бывальщины имели всегда самую высокую цену. — Вот у меня есть друг, между прочим Степанов братенник, Аркашка зовут. Он в городе живет. Почище милиционера выдумал. Ставит четвертинку в туалете в сливной бачок. Во-первых, никто не догадается, а во-вторых, водочка всегда студеная. Зашел вроде бы посидеть по известной надобности, а сам бульк-бульк — и к столу выходит веселенький. Жена его Клавдия никак догадаться не может: «Вроде, Аркаш, водкой от тебя пахнет». — «Да ты што?!» Ты, Степан, не проговорись Клавде, — предупредил Егор, — это мне Аркаша под секретом сказал.