Летние гости

Но колеса автофургона уже вымололи землю до сухого красного материка, и машина села на дифер. Бились-бились — подвижки никакой, пока Степан не понял, что надо подаваться назад, а не вперед. Он отбросил лопатой из-под дифера вязкую болотную землю, велел всем таскать сучья, палки, жерди, что под руку попадет.

Много наволокли всего. Вымостили колею. После этого Степан влеготу выдернул городской автофургон. Сказал шоферу Вове, чтоб без мороки ехал по сухой кружной дороге. Хоть в околицу, зато надежно будут через полчаса у тетки Марьи.

Думал Степан, что все на этом и кончится. Вечерком зайдет он к тетке Марье, принесет бутылку, выпьет с гостями, окажет уваженье, а день весь станет косить траву на пустоши. Время горячее, не ждет.

Он наскоро позавтракал, собрал с собой кое-какую еду, чтоб на обеде закусить под дяди Якова лиственницей, и двинулся к трактору. Тут его и арестовала Аркашина компания. Аркаша, пузатый Петя, шофер Вова, уже в белой капроновой рубахе, при галстуке, и весь сияющий Егор Макин с гармонью под мышкой.

— Так не годится, — сразу сказал Аркаша. — После матери я тебя, Степан, пуще всех люблю. Так не годится.

— Мы так не играем, — прогудел Петя.

А Вова-шофер сказал длиннее всех:

— Чтобы такой умный да хороший мужик ушел? Никогда! Мы с тобой оба трезвые. Будем догонять. Ну, погоди!

— А я? — сказал Макин.

— И ты, — ответили ему.

— Нельзя, парни, — пробовал отговориться Степан, видя по Ольгиному лицу, что соглашаться ему ни в коем случае нельзя. — Бригадиру Афоне Манухину я слово дал, что поеду косить. Травы ноне мало, надо везде заскребать.

Но ему было приятно, что вот парни не забыли его, ценят, нагрянули всей ватагой.

— А-а, видали мы Афоню в белых тапочках в гробу, — махнул рукой Макин. — Нам это до фени. Успеешь.

У Егора уже все было определено: ремень гармонный он надел на плечо, и попиликивала гармонь, готовая, когда все двинутся, разбудить деревню в этакую рань задиристой «Прохожей». Егор это мог.

И хоть Степану вовсе работа была не «до фени», пошел он к тетке Марье, стесняясь такой ранней разудалой музыки. Но что поделаешь? Полагалось оказать уважение гостям.

Была у Степана маленькая надежда, что, может, обойдется все без большой выпивки. Пригубит он самую малость и поедет косить, не провинится перед Афоней. В такое-то вёдро косить да косить. И гости останутся довольны, и Афоня, а сам он пуще всех.

И в то же время он определенно знал, что сегодня он не работник. Уж так полагается по нынешнему деревенскому ходу жизни. К старухам матерям, братьям да сестрам, застрявшим в деревне, наезжают сыновья и дочери, иная родня, и положено с ними вволю погулять. Деревня ведь гостеприимная, к гостю невзыскательная. Веселиться любит шумно и от души.

В городе приедут гости, так хозяин, тот же Аркаша, к примеру, вечером посидит с ними, а наутро шабаш — не пойдет отпрашиваться. У него производство и план. Ну, а в Лубяне он появился, Нинка к Афоне Манухину бежит:

— Брат Аркаша приехал.

Тому все понятно. Нинку грех не отпустить. Хоть и руглива, остра на язык, а работает — себя не жалеет. Надо уважить.

Афоне Манухину иной летний гость поперек горла. Не только сам приезжий пьет, других вводит в соблазн. Не глядел бы. Вон опять трактор или комбайн стоит на приколе, не успел передохнуть, ищи подмену механизатору, свинарке или телятнице. А где их сыщешь? И так народу мало.

Изба у тетки Марьи была как цыганский табор. В сенях на полу спали двойняшки, дочери пузатого Пети. Неопознанные старушки шептались в углу, добывали из кирзовых сумок гостинцы для родни. Они тоже принарядились в новые, сильно измятые платья. По-праздничному улыбались Степану.

— Неуж не признал? Я ведь у самой лавки жила. Анна Гаврюшина я. Хромой еще был отец у меня, Гаврей звали.

Вроде была такая Анна у хромого Гаврюши, но ясно это Степан не помнил. Чтобы не обижать старушек, сказал им в утешение:

— Да как не помнить, помню. Што ты, тетушка Анна, опознал. Што ты, тетушка Степанида, опознал.

В ограде уже завязывалось нешуточное веселье. Посреди нее разместился стол с самоваром, городскими и деревенскими гостинцами. Нинка разносила на тарелке скляно налитые стопки с водкой, потчевала мужиков. Бабы, церемонясь, пригубляли бражку. Знали хозяйки, что должен приехать в гости Аркадий. Наварили.

Только шоферова жена Ава выкрикнула, что этакую желтую бурдомагу пить не станет, и, хлопнув стопку водки, затормошила Егора:

— Ой, мужики, какого лешего долго ходите? Играй, гармонист, не опускай глазенки вниз!

Егор уже и выпить, и закусить успел и был готов вовсю наяривать, веселить и баб, и мужиков. Тут он устали не знал.

Ава тряхнула городской золотистой укладкой из искусственных волос и, разводя наманикюренными руками, вовсю по-здешнему, по-лубянски, пошла дробить каблуками:

Ой, чумазой мальчик я,
Не любят девочки меня,
Полюбите, ради бога,
Мамка вымоет меня.