Летние гости

Уже вечером передал Афоня Манухин, чтоб Степан завтра выезжал косить на Тюляндину пустошь. Там и вправду в человечий рост вымахала зеленая дурнина: дудки, молодой репейник, иван-чай. На силос и витаминную муку пойдет это за милую душу. С травой ныне не пороешься. Веретеи так вовсе лысые, как директорова голова. На Тюляндиной пустоши прудовая вода близко, поэтому и трава что войско.

Алик, пока не уснул, все рассказывал Степану, какая умная лошадь Волга, что он с колоды уже сам на нее садится и даже сегодня водил на водопой. Видно, и вправду по сердцу пришлись внуку лошади. Ну и пусть. Будет чего вспомнить в городе.

Когда внук уснул, Степан встал с постели, вышел через задние ворота ограды на огород. В низинах копился туман. По небу бороздами, как пашня, уходили за черный лес облака. Нет, не сулила погода дождя. Косить он выедет пораньше. По росе трава мягче, по прохладе работается сноровистее.

С осторожностью убрал ручонку у разметавшегося во сне внука. Ишь, работник, вовсю спит-катает. И сам легко погрузился в сон.

Вроде и не спал он вовсе. Вскочил. Кто-то колотит в оконную раму, зовет на улицу. Кто это там? Сунулись с Ольгой к порозовевшему от зари окошку: уж не горит ли чего, так тарабанят. Сушь. Недолго до пожара.

Оказалось, сестренница Нинка.

— Степан, помоги-ко, Аркашка на машине в гости едет и в низине забуксовал.

У Нинки голос веселый, свежий. Давно, видать, проснулась.

Вот оно што, опять братенник Аркаша нагрянул из города.

— Ну, берегись, Степан, — предупредила Ольга, — ты-то ведь не бездельный, в таку пору пировать! Скажи: работа.

— Ну чо я, маленький, — надевая на ходу пиджак, успокоил Степан жену.

Не один, не только со своей семьей, а целой ватагой нагрянул Степанов братенник Аркаша Семаков в Лубяну. Раздобыл где-то автофургон, за такие версты прикатили. То ли спьяна, то ли в темноте понес черт шофера через мочажину. Вот Нинка и прибежала: выручать надо гостей. Ее саму Аркашина дочка разбудила, дом как-то сумела в темноте найти, сказала, что за подмогой послана. Степана и Нинку встретили гости как спасителей. Аркаша к Степану целоваться полез:

— Ох, браток, пуще всех я тебя после Нинки и матери люблю. Дни отгульные собрал, думаю, все равно в деревню съезжу. У меня знаешь, — и начал загибать пальцы, — два дня донорские, кровь сдавал, один день в дружине дежурил. Хотел еще воскресенье да субботу прибавить, да нас тоже в колхоз посылают сено косить и веники вязать на корм скоту.

Говорил Аркаша с трудом, мигал белесыми ресницами, по три раза повторял одно и то же, как наскреб дни. И радостно ему было оттого, что вот не забыл он Лубяну, навестил, и хотелось ему, чтобы все этому были рады.

Потом навалился на Степана какой-то ядреный мужик, молодой, а пузатый, штаны на узких подтяжках. Стоит, пальцы обеих рук заткнуты за них, и гудит:

— Не узнаешь меня, дядь Степ?

А где его узнаешь? Оказался Тараторкин братенник Петя. С острова Сахалин приехал. Вон куда парня занесло. Его из деревни-то увезли лет семи, а теперь вон уж он в пузатого мужика превратился. Приехал с такой же необхватной, как он, женой. Ни дать ни взять два бочонка. У обоих выговор вовсе не вятский! У нее-то понятно отчего — рязанская, а он-то потерял свое вятское оканье вдали от дома. Да еще с ним его мать, тетка Нюра, эта-то бывает в Лубяне, потому что в городе живет. Да две дочки-двойняшки с одинаковыми косичками, затянутыми резинками, в одинаковых платьях. Степан сразу же забыл, которая из них Валя, которая Надя. Обе на одно лицо.

У Пети денег, видно, много. Он и сговорил шофера в этакую даль на машине в гости сгонять.

Вот отца Петиного Степан помнил. Как и все мужики из ихней деревни Сибирь, был он мастак: на спор мог изладить топорище и насадить его, пока мужики искурят одну цигарку. Печи клал хорошо. Жалко, в войну помер.

А Петя, оказалось, корабельный механик. Вовсе от отцова дела далеко. Видно, хорошая специальность. Пароход не телега, тут много надо знать.

— Чо ты больно в брюхо растешь? — спросил Степан.

— Не знаю, все как-то заняться им не могу, — виновато ответил Петя и хлопнул себя по животу. А видно, крепок был мужик: ни в одном глазу у него не заметно, а Аркашку вон уже качает.

Кроме них да Аркашиной жены Клавди оказались в кузове шоферова жена и две старушки, тоже когда-то жившие в Лубяне. Их Степан не мог опознать, потому что уехали они из этих мест еще молодыми. Всех собрали Аркаша с Петей. Когда высыпали из машины, порядочно набралось гостей.

Шофер, щуплый мужичок с потешным, кругленьким, как отростель на картофелине, носом, ругал Аркашу:

— Высохло, говорит, ядрена, я и влупил. А где высохло? Ну, Семаков, погоди.

— Я тебе, Вова, говорил — ты помаленьку, а ты жмешь вовсю.

— Да как не жать, ядрена, — петушился шофер, вскочил в кабину, и машина жалобно завыла, застонала, но не сдвинулась.

— Газу, газу дай! — заорали все.