Летний брат

Делая шаг, Люсьен каждый раз поднимает ногу слишком высоко и снова ставит ее на землю через каких-нибудь несколько сантиметров.

— Молодец, — хвалит его Тибаут, медленно продвигаясь вместе с ним по направлению к двери. Люсьен делает пару испуганных шагов, но топчется на месте. — Давай дальше, у тебя все отлично получается!

Тибаут подмигивает мне и приоткрывает дверь пошире. Из коридора доносятся его команды:

— А теперь вот эту ногу! Хорошо. А теперь ту. Нет-нет, вон ту.

Я остаюсь в палате один.

Хенкельманн лежит и смотрит на меня в упор. Я еще помню то время, когда у него были зубы. Но он не давал их чистить, поэтому десны воспалялись, а на зубах был кариес. Чтобы дантист мог делать свою работу, Хенкельманну приходилось каждый раз давать общий наркоз. И тогда ему просто удалили все зубы. Но десны у него стали такими твердыми, что он все равно мог себя укусить.

— Хочешь, я с тобой сыграю в эту игру?

Я встаю рядом с кроватью и осторожно касаюсь пальцем его руки. Я думал, что кожа на ощупь будет похожа на древесную кору, но она оказалась мягкой и теплой. Тут же слышится треск липучки на ремнях.

Не знаю, смогу ли я решиться. Пальцы у меня слегка трясутся. Я вытягиваю руку. Он задерживает дыхание. Я рисую пальцем круги у него перед носом и так быстро, как только могу, касаюсь губ. Ам! Чуть не поймал. Я слышу, как в ушах у меня зашумело.

— Какой ты быстрый!

Хенкельманн хохочет, от его движения койка под ним слегка позвякивает.

— Хочешь еще раз?

Он тут же замирает. Я дотрагиваюсь кончиком пальца ему между бровей и рисую линию до кончика носа. Это одно из немногих мест, где кожа у него гладкая. И не успел я даже дотронуться до губ — ам! Чуть не поймал. Хенкельманн снова громко хохочет, но мгновенно замирает, как только я собираюсь уходить.

— Ну ладно, еще разок.

— Ты придешь в гости?

В дверном проеме стоит Селма.

— В гости?

— В мою комнату.

— А ты закончила работать?

Она кивает, так низко опуская голову, что подбородок касается груди.

— Вообще-то я тут жду Люсьена.

— Пожа-а-алста.

Она наклоняет голову чуть набок, как другие девчонки, когда стараются выглядеть милыми.

— Моя комната на один… — она показывает наверх. — На четверть.

— В каком смысле — на четверть?

— Пока длинная стрелка не будет там.

Прижав палец к правому виску и закрыв левый глаз, она косится на часы над дверью.

— А потом?

— Мальчики можно на четверть. И дверь должна быть открыта.

Вдруг она хватает меня за руку и качает ее из стороны в сторону.

— И ты тоже мальчики.

— Ладно, — говорю я и тяну ее за собой, словно она стоит на водных лыжах, к лестнице. — Туда?

Ее живот сотрясается с каждым взрывом смеха.

Выпятив зад, Селма взбирается на лестницу. Каждый раз она ставит на ступеньку обе ноги и только затем идет дальше. Через каждые пару шагов она оборачивается проверить, иду ли я следом.

— Не обгоняй, иди за мной, — тяжело выдыхает Селма и машет рукой, не сгибая ее, словно шлагбаумом.

Рядом с дверным косяком висит табличка с именем и криво нарисованным солнышком.

— Тут я живу.

Сразу видно, какие из вещей принадлежат ей. Остальные — точно такие же, как во всех остальных комнатах. Стол и стулья — из общего зала. Шкаф такой же, как у Люсьена. Наверху рядком сидят куклы, уставившись перед собой невидящим взглядом.

— Дверь с мальчиками должна быть открыта, — говорит она строго. Она открывает дверь нараспашку. — Такое правило.

У стены на ее кровати сидит игрушечная мягкая обезьяна такого размера, что Селма легко утонет в ее объятиях. И три пупса в платьицах и с сосками во рту.

— Смотри! — она показывает на умывальник. — Это мои штучки для красоты.

— М-м-м, понятно.

— Смотри! — Косметичка так набита, что не закрывается. — Смотри!

Я вижу помятый тюбик зубной пасты. На вешалке для полотенец висят цепочки, шарфики и диадемы.

— Смотри!

И если я недостаточно быстро поворачиваюсь:

— Смотри-и-и!

Над изголовьем кровати висит постер с парочкой, сидящей на мопеде.

— Я хочу на мопед. К нему.

Юноша наклонился вперед, чтобы ехать еще быстрее, и, улыбаясь, оглядывается назад, на девушку, одной рукой обнимающую его за талию. Из-под ее шлема вырываются развевающиеся длинные пряди волос, на губах блестит помада, у нее ровные зубы и юбочка, которую она придерживает свободной рукой, чтобы не задралась от игривого порыва ветра.

— Смотри.

Она натягивает козырек от солнца, на котором едва читается полустертая надпись: Disneyland Paris.

— Ты там была?

— С бабушкой, — она вдруг помрачнела. — После того как дедушка умер.

— Как жаль.

— А?

— Жаль твоего дедушку. Что он умер.

Она показывает фотографию, на которой она стоит маленькая, в очках для плавания и купальных трусиках.

— Это я очень давно там.

— Что ты имеешь в виду?

— О-о-о-о-очень далеко на автобусе. На каникулах.

— Как называлась страна?

— На-зы-ва-лась… — она покусала губу. — Мореландия.

— А ты каждый день к Люсьену приходишь?

От улыбки у нее меняется лицо.

— Я Люсьену нравлюсь.

— Ты всегда его так гладишь?

— Всегда! — отвечает она так, будто я ее только что в чем-то обвинил. — Его мама показала.

— Его мама? Она и моя мама тоже! Ты ее видела?