Летний день, или Корыто со старостью

Итак, вернемся к суду (а то уж далеко забрели, эх, государственные вопросы мне теперь покоя не дают). Кто же из двух баб виноват? Та, которая раззяву поймала и штаны у нее оказались на вражеской территории, или та, которая козу свою по недосмотру или умыслу натравила на ни в чем не повинные кальсоны и другие принадлежности (хотя бы даже и считалось, что на своей территории и коза барыня, чего хочет, то и жует). К тому же кто ее знает, может, со стороны первой провокация это была, нарочно она кусок веревки на чужой огород вывела.

Стал я размышлять и с одного боку, и с другого: один раз, выходит, одна виновата, другой раз – другая. По справедливости б было, если бы коза съела только ту часть кальсон, которая на ее территорию попала (так бы она бабу нерадивую проучила и от себя бы обвинения отвела), но она ведь съела и остальное тоже.

Мать моя, всю голову сломал, исхудал весь так, что в корону чуть не по пояс провалился. И тут один умный человек из затруднения меня вывел, он у меня на службе звездочетом состоит. Спишите, говорит, всё на высшие силы.

– Это какие такие?! Я ж теперь высшие энти силы!

Он на колени передо мной пал (боится моего гнева царского) и пролепетал на латыни:

– Vis major1, Ваше Величество!

Я прикинулся, будто слышал энто сто раз и лишь случайно сам об нем не додумался.

А звездочет мой дальше говорит:

– Так и так, Ваше Высочество, никто не виноват, а чтобы дело это поскорее закончить, вы из казны компенсацию и той, и другой бабе выдайте – по платью, в котором сама королева ходит.

Как бы ни был я на звездочета разгневан, всё же отдал ему должное.

«Вот голова, думаю, хорошо ведь придумал! И даже мысль мне не закралась, как она в королевском платье по огороду блуждать будет! Репяхов ведь нацепляет, окаянная, в кружева французские. Тут же подумал, может, им пажей выслать, чтобы платье за ними таскали. Но потом остановился. Нет, и так хорошо облагодетельствовал я их. Вот какой я справедливый и разумный. И опять же одним королевским актом двух зайцев убил: и суд справедливый совершил, и молва обо мне приятная распространилась. А это дело нешуточное, ведь и о том подумать надо, какая обо мне, Кузьме Карле Фридрихе Первом, память в поколениях останется (я себе, кстати, новое имя придумал, к Кузьме еще пятнадцать других прицепил, чтобы не хуже других королей выглядеть).

Будучи королем, и с женой можно вопрос решить, ежели надоела. У меня-то, как вы знаете, с моей Акулой так и не разрешен вопрос, надоела она мне пуще горькой редьки. А ведь, будучи королем, я могу и гарем себе назначить, и Лизавета, глядишь, не откажется от такой царской доли (Леонардо ей совсем голову заморочил), да и Жанна, глядишь, тоже передумает красоту такую в полымя кидать. Да, может, я даже Акулу в гареме своем оставлю. А что, так меня никто в жестокосердии упрекнуть не посмеет – ведь супружницу свою не обидел я. Да пусть хоть маменьку с собой берет, чтоб им вдвоем веселее было (ой, что-то меня, по-моему, сильно как-то от доброты распирать стало, избалую гарем свой, да и подданных тоже, попридержать коней надобно).

Да, кстати, и про друга своего мохнатого я тоже не забыл (это чтоб вы не говорили, будто я загордился), он со мной во дворце живет, на вышитой подушке спит, кость ему на серебряном блюде подают, только вот видеться мы с ним стали реже, то у меня бал, то у него прием. Ох, и жизнь пошла – свобода нравов. Гарем надоест, так я фаворитками себя окружу. Я ихнего брата (женского полу) пород разведу самых разных, из самой заграницы выпишу, ежели захочется!

Да, так жизнь моя и проистекает в трудах и забавах королевских. День я живу такой жизнью, два, неделю, месяц, год, и стал замечать кое-какие странности. Живот у меня, с капустой смирившегося, простите за подробность, от королевских кушаний крутит. Да так недавно прихватило (стыдно сказать) – послов заставил себя ждать чуть не час. Нехорошо, люди волнуются, а я не иду… С одёжей одно сплошное неудобство. Парики мода пошла носить. А мне, извините, жарко. Голова потеет. Король я, а выходит, должен это терпеть.

От охоты перестал удовлетворение испытывать. Как поглядел, сколько людей и собак трудятся, чтобы одного зайца загнать. А моя-то какая забота. Только на курок нажать, что ли?

Бабы эти гаремные, все им не так, все у себя на уме. Кто интриги плетет, кто про Ваньку своего забыть не может, кто по Степану слезы льет, а что ж я, хуже Ваньки или Степана?! Я же король!!! А они меня не любят, хоть даже и с короной на голове.

С судами опять неприятность вышла. Те две бабы, которые из-за веревки цапались, прошение мне прислали: так как у них теперь имеется приличный наряд, они просят соизволения принять участие в бале. Я от возмущения чуть кулаком по столу не хряснул. Да куда же лезете! Пугала огородные! Рожу свою не видели, что-ли?! Я им на свой страх и риск, ни с кем не посоветовавшись, по брошке послал, чтоб отцепились. Так что теперь я, король, у них в заложниках. Батюшки, они уж и на кареты намекали. Как выкручусь, не знаю… Может, к звездочету опять обратиться?