Летний день, или Корыто со старостью

Нет, с звездочетами тоже всё не совсем гладко. Они мне советы дают, а я у них вроде как кукла ряженая: руками развожу и всё под их дудку делаю. Но самая моя большая неприятность, что людей вокруг меня нет. Удивлены? Да, да – нету. Ауууу, нет вокруг меня людей. Одни кругом завистники, интриганы. Так и норовят меня, Кузьму Карла Фридриха Первого, с престола сковырнуть. Вот и выходит, что единственной родной душой во всем дворце остается для меня Пегас, друг мой мохнатый.

Но и тут царствование чуть боком нам не вышло. Какая-то гадость дворцовая заметила, что я на дружеской ноге с Пегасом, приблизил я, значит, его к себе незаслуженно, посчитала наше с Пегасом сближение делом неприличным и решила и этой маленькой радости, моего друга единственного меня лишить! (Всё это делается, конечно, для того, чтобы окончательно раскачать мой престол.) И заговорщики эти двуликие, представьте, решили отравить Пегаса. По одной случайности удалось мне раскрыть заговор и спасти моего верного друга. Батюшки, подхватил я его под мышку, скинул с головы своей корону и бежал из дворца энтого так, что только пятки мои сверкали.

Спросите, куда бежал? Да домой, к Акулине Крокодиловне своей. Куда ж мне бежать еще? Она нас с Пегасом приняла, и на том спасибо. Я ведь тоже, братцы, перед ней виноват, я ведь по первости в ней одно приданое увидел, а для женского полу это ой как обидно!

Что ж я дальше намерен делать?

Да что и прежде. Будем, возле ее юбки сидючи, дело совершенствования подпольно продолжать, ну и счастье из дней своих по крупинке выковыривать.

P.S. Да, кстати, я вам как-то обещался статистику по блошиному народонаселению привести, так вот, вы уж простите, листок энтот проклятый задевался куда-то, сам не знаю куда.

ПИСЬМО В КАНЦЕЛЯРИЮ

Писем в канцелярию поступает множество. Прошения, жалобы, требования и даже угрозы идут неоскудевающим потоком, и нет им ни конца, ни края. Случаев утери прошений, что бы там ни брехали злые языки и как бы ни склоняли канцелярское начальство, не случается. Если вдруг и задержится какое-нибудь письмецо, так это в силу обстоятельств, которые, будто горы, ни с того ни с сего вырастут на его пути, но, каковы бы ни были эти обстоятельства, со временем они как-нибудь да расступятся, потому как даже горы в конце концов рассыпаются в песок. А ежели кто настаивает, дескать, все же теряются письма – не верьте, врут! Отчего врут? Почем же я знаю… Из зависти, может, еще в силу каких причин, мало ли от чего человек врать может.

А врать не следует, к чему врать? Соврешь – и тут же всё станет известно всё в той же канцелярии. Факт зафиксируют, тут уж никто глаза не закроет, и сразу процесс по вашему делу. Остановить его? Даже не думайте. Не выйдет! Потому как канцелярия она как машина, если уж одна шестеренка в ней крутанулась, за нее зацепится вторая, третья, а там уж дойдет и до той, которая докрутиться до того, что неминуемо треснет вас по лбу.

Письма поступают в канцелярию разные. Да и отчего им не быть разными, если и вокруг все такое разное, что голова идет кругом. Одни вроде как обычные, ничего в них нет особенного. Так и так, пошел такой-то, туда-то, сделал то-то. Короче, всё, что можно увидеть на улице, дома или даже в сарае, в этих письмах и написано. Скучные письма, вроде глянешь – ничего в них примечательного. Ан нет! Меня не проведешь! То-то в них и особенное, что никто никогда не видал, чтобы такие письма писали, а их все же кто-то пишет… Иначе отчего у них там в канцелярии известно всё, что у нас тут на дворе происходит и дома творится?

В основном, конечно, отсылают прошения. Посмотришь такое письмо, и остается только плечами пожать… Чего просит? Зачем? Сам не знает. Спроси у него: зачем тебе, милок, то, что просишь?

Не ответит, точно говорю, не ответит.

Смех да и только, просит, а сам не знает, к чему просит.

Но у них там, в канцелярии, видно, добрый народ сидит, всякие просьбы удовлетворяет; только если уж совсем болван, не понимает, о чем просит, так его просьбу могут как бы отложить. Авось, дурень, одумается. А так к прошениям отношение очень внимательное: ведь в просьбе весь виден человек… как букашка на стекле. Да и потом, прошение – бумага благовоспитанная, от того благовоспитанная, что знает человек свое место, когда просит, не мнит из себя не весть что.

Другое дело – требование. Из самого названия видно – в таковых бумагах не просят – требуют. Так, мол, и так, требуется мне то, причитается это, выньте да положьте, а я и без вас разберусь, что мне с этим делать. Вы там умные, но и мы здесь не лыком шиты.

Кому довелось хоть одним глазком на требование глянуть, тот уж, верно, имеет об них собственное мнение и вперед меня скажет, что как-то всё в них очень фамильярно: как будто клоп какой возомнил из себя невесть что и идет к лицу высокопоставленному, к царю или президенту (извините, господа, не знаю, какое у вас имеется), и, притопнув одной из своих ножек, визжит:

– Ну-ка, давайте, раскошеливайтесь! Заснули вы там, что ли?!