Летний Рыцарь. Лики смерти

— И других изгоев. Вроде меня. Они все как я.

— Ты хочешь сказать, заражены?

— Заражены. Наполовину обращены. Наполовину люди. Наполовину мертвецы. Их можно по-разному назвать.

— Так-так, — сказал я. — И что у них за цель?

— Братство пытается помочь людям, пострадавшим от Красной Коллегии. Работает против Красных. Выявляет их везде, где возможно.

— Исцеляет?

— Исцеления нет.

Я положил руку ей на запястье и отвел к дивану. Она шла, как сомнамбула, осторожно переставляя ноги.

— Так что это за татуировки такие? Членская карточка?

— Заговор, — ответила она. — Заклятие, наложенное на мою кожу. Оно помогает мне удерживать тьму, не выпускать наружу. Предупреждает, когда она нарастает.

— Как это — предупреждает?

Она покосилась на свою покрытую узорами руку, потом показала ее мне. Татуировки на ней — и на лице тоже — медленно становились ярче, окрашиваясь в алый цвет.

— Предупреждает о том, что я могу утратить контроль над собой. Красный, красный, красный. Опасно, опасно, опасно.

Ну да, в ту, первую ночь, когда она вернулась, она долго не входила, а войдя, отворачивала лицо. Прятала татуировки.

— Ладно, — спокойно произнес я. — Сядь.

Она села на край дивана и заглянула мне в глаза.

— Гарри, — прошептала она, — больно. Больно противиться этому. Я устала сдерживаться. Не знаю, сколько еще смогу.

Я опустился на колени, чтобы наши глаза находились на одном уровне:

— Ты мне веришь?

— Всем сердцем. Всей жизнью.

— Закрой глаза, — сказал я.

Она послушалась.

Я встал и медленно подошел к кухонному шкафу. Я шел как можно медленнее. Нельзя отходить быстро от того, кто смотрит на тебя как на пищу. Быстрое бегство провоцирует. Что бы там ни сидело у нее внутри, оно росло — я видел это, чувствовал, слышал в ее голосе.

Мне грозила опасность. Да плевать — опасность грозила ей.

В выдвижной полке кухонного шкафа я обычно храню пистолет. Однако в последнее время, кроме него, там лежал моток серебристо-белого шнура. Я взял моток и вернулся к дивану.

— Сьюзен, — сказал я, — дай мне свои руки.

Она открыла глаза и посмотрела на мягкую веревку:

— Это меня не удержит.

— Я сделал ее на случай, если ко мне заглянет огр, которого я здорово разозлил. Дай мне руки.

Мгновение она молчала. Потом стряхнула с плеч куртку и протянула руки ладонями вниз.

Я набросил шнур на ее запястья и, не заматывая, шепнул:

— Manacus.

Шесть месяцев прошло с тех пор, как я накладывал заклятие на этот шнур, но я сделал это как надо. Совсем легкое усилие воли — и шнур пришел в движение. Свободные концы его, блеснув серебряными нитями, взметнулись в воздух и мгновенно связали ее запястья аккуратными, не слишком тугими, но прочными узлами.

Сьюзен отреагировала мгновенно. Тело ее напряглось, как пружина, в попытке разорвать путы. Я терпеливо ждал. Добрых полминуты прошло, пока она, задрожав, не стихла. Голова ее склонилась вперед, волосы упали на лицо. Я шагнул к ней, и она вскочила, широко расставив ноги, и, вскинув руки, снова попыталась высвободиться.

Я облизнул пересохшие губы. Я сомневался, что она сможет разорвать путы… впрочем, я часто в прошлом недооценивал людей. Лицо ее, неестественно черные глаза пугали меня. Она снова напрягла связанные руки; от этого движения ее футболка задралась, открыв взгляду гладкий смуглый живот, по которому змеились алые завитки татуировки. На ребрах темнели свежие синяки; кое-где кожа была ободрана до крови. Черт, этот прыжок из Мартиновой машины не прошел для нее бесследно…

С минуту она боролась с веревкой, потом со свистом выдохнула и без сил опустилась обратно на диван. Лицо ее так и оставалось закрыто спутанной массой волос. Я скорее ощущал на себе ее взгляд, нежели видел его. Но это были уже не глаза Сьюзен. Татуировки на ее коже алели, как кровь. Я попятился — снова осторожно, медленно — и направился в ванную за аптечкой.

Когда я вышел, она бросилась на меня — беззвучно, стремительно. Я ожидал этого.

— Forzare! — выкрикнул я.

Серебряный шнур вспыхнул голубоватым свечением и метнулся к потолку, рванув вверх ее запястья и оторвав от пола. Она задергалась, раскачиваясь на шнуре, пытаясь стряхнуть его с рук или разорвать. Я не вмешивался, и в конце концов она успокоилась и застыла с поднятыми над головой руками, едва касаясь пола пальцами ног.

Она негромко всхлипнула.

— Прости, Гарри, — шепнула она. — Я хотела… хотела сдержаться, но не получилось.

— Ничего. Сейчас, сейчас. — Я подошел поближе, чтобы осмотреть ее ссадины, и поморщился. — Господи. Ну ты и ободралась.

— Мне очень жаль. Прости.

Голос ее причинял мне боль — наверное, нам обоим.

— Ш-ш-ш, — успокоил я ее. — Давай обработаю.

Она затихла, хотя я ощущал рвущийся из нее наружу голод. Я принес тазик с водой, мягкое полотенце и принялся в меру способностей промывать ее ссадины. Время от времени она вздрагивала. Один раз сдавленно застонала. Синяки и царапины сплошь покрывали ее спину вплоть до шеи, где был сорван целый лоскут кожи. Я положил руку ей на затылок и осторожно подтолкнул вперед. Она опустила голову, давая мне обработать ранку.