Лётные

-- За дело колотили -- не балуй.

Феклиста была тоже весела и работала наравне с мужиками; Иван часто любовался, как она шла по полосе рядом с ним -- дерево-деревом, а не баба. Настоящая работница, не чета другим бабенкам, которыя поленивались-таки из-за мужей. Пимка не мог косить, а больше управлялся около лошади, помогал ворошить подсыхавшую траву и с нетерпением ждал, когда поспеет гребь. Возить копны на старом гнедке было для него настоящим торжеством. Он теперь не косился больше на Ивана -- очень уж хорошо работал бродяга, недаром похвалил дедка Гаврила. Маленькая Сонька тоже льнула к Ивану и часто засыпала где-нибудь в траве около него. Вообще, на Феклистином покосе царил тоже праздник, как и на других, хотя она сама не верила своему счастию и ждала какой-то беды, как все много выстрадавшие люди.

И беда была не за горами. Половина покоса была убрана, оставалась вторая. Феклиста стала замечать, что дядя Листар как будто что-то держит у себя на уме. Старик перестал работать попрежнему, несколько раз добывал себе где-то водку и видимо переменился к Ивану. Раза два он приходил на покос совсем пьяный и пролежал в кустах целый день.

-- Ты никак, Листар, рехнулся умом-то?-- заметила ему Феклиста.

-- Смалкивай... У Листара побольше твоего ума-то,-- огрызнулся старик, а потом засмеялся.-- Что выпучила на меня бельмы-то?.. Нет, брат, Листара не проведешь... не обедешь на кривой кобыле... Рехнулся... Да у меня ума-то на всю деревню хватит, да еще останется. Вот он какой, Листар-от.

Феклиста поругалась, махнула рукой и отступилась: кривой чорт, видимо, сбесился. Да теперь с Иваном и без него можно управиться. Оставалось подкосить копен на десять да убрать старую кошенину, которая сохла четвертый день.

-- Как это я раньше-то не договорился... а?-- бормотал про себя Листар, посасывая трубочку.-- Свалял дурака... Ловкие тоже эти лётные!.. Видно, хлебцем вместе, а табачком врозь... Право, псы! хоронятся от Листара, а его не проведешь... Теперь прямо сказать: откудова у них деньги? Ну-ка, скажи! Нет, брат, тут фарт! Ишь, богачи завелись... Должно-быть, у кого-нибудь машинка, а у другого не у кого быть, как у Ивана... уж это верно. Сам лётным был, тоже понимаю... Право, варнаки после этого... Нет, чтобы с кривым Листаром поделиться. "На, старичина, получай свою плепорцию..." Вот он какой, дядя-то Листар!.. А Феклиста -- дурища, и больше ничего.

Подвернулась помочь у писаря Калиныча. Все лётные работали у него два дня и ничем не выделялись от других тебеньковских мужиков. Дядя Листар, конечно, напился, как стелька, и явился на покос Феклисты в лучшем виде, напевая какую-то мудреную песню:

Девки в лес по хворос,

Я за ними пополоз...

-- Эк налакался, кривой пес...-- ворчала Феклиста.-- Обрадел чужому-то вину, безстыжие шары!..

Иван хотя был на помочи, но вернулся не пьяный и отдыхал в балагане.

-- Иван, а Иван,-- приставал к нему Листар.-- Нехорошо, брат... Ох, как нехорошо... Я говорю: омманывать Листара нехорошо...

-- Да кто тебя омманывает?..

-- А лётные надувают дядю Листара... H-нет, брат, не на таковскаго напали! Напрямки надо говорить-то, Иван... да. Первое дело: есть у тебя машинка?

-- Ну, есть, а тебе какая забота?

-- Мотри, Иван, та не того...-- бормотал Листар заплетавшимся языком и закончил очень решительно:-- давай на полштофа...

-- Не дам.

-- А... так та вот как? Ну, ладно, пусть будет ин по-твоему. Так не дашь?

-- Отвяжись, смола!..

-- Так... ладно... Ну, смотри, Иван, не покайся.

-- Не твоя забота...

Не спалось эту ночь бродяге Ивану. Он не боялся кривого Листара, а вместе с тем чувствовал, что вот один этакий дрянной мужичонка может испортить ему все... Душистая летняя ночь была хороша; любовно глядели с синяго неба частыя звезды, где-то в прибрежной осоке скрипел коростель, наносило дымком, который мешался с ночною сыростью и запахом свежаго сена. Давно смолкли песни, и над безконечной равниной тихо веял трудовой сон. Когда-то Иван тоже певал здесь и с замиравшим сердцем вслушивался, не отдастся ли на его голос звонкая девичья песня. Вот в этих вербах миловались они с Феклистой, пока старики спали мертвым сном, а Исеть была закутана белым туманом. Ничего не осталось, все пошло прахом, и только на душе, как смола, накипало одинокое, тяжелое горе.

"Хоть бы умереть..." -- думал бродяга, прислушиваясь к храпенью пьянаго Листара, который забрался в балаган к ребятишкам.

-- Ты не спишь, Иван?-- окликнул бродягу в темноте голос Феклисты.

-- Нет... не спится.

Они подсели к огню, который совсем потухал. Из пепла только изредка с шипением поднималась струйка синяго дыма.

-- Слышала я даве, как этот змей приставал к тебе...-- заговорила Феклиста, подпирая щеку рукой.-- Не отстанет он, не таковский.

-- Знаю, что не отстанет... Только, вишь, дать-то ему, дьяволу, нельзя; дай раз, а там не развяжешься с ним...

-- Нельзя ему давать -- одолеет. Уродится же этакий человек!

Они долго молчали. Иван поправил огонь. В воздухе метнулась ночная птица и неслышно пропала, как тень. Феклиста несколько раз оглянулась, придвинулась ближе к Ивану и прошептала: