Лето

Съездили с Димой в Сергиевку. Долго ехали в пробке из-за дорожных работ на Петергофском шоссе. Решили вначале подойти к заливу, шли через лес. Щёлкали на разные голоса птицы. Видели мокрый луг – раздолье для птиц. Видели чёрного дрозда на куске спиленного дерева. Всюду цветёт ветреница, рядом белые цветочки кислицы – заячьей капустки. С детства не жевала её кислые листочки, а вкус – как сейчас помню. Вышли к заливу, к камышам. В камышах долго о чём-то спорили утки, выясняли, где чей дом, или обсуждали нюансы запредельного и то, какие люди идиоты. Сладкий запах черёмухи в воздухе. Вышли к пляжу, рядом – заброшенная дача Бенуа, большой деревянный дом, выцветший от времени, весь в резьбе, узорах. У входа спит без задних ног привязанная сторожевая собака. Пошли оттуда по тропе, она повела мимо каких-то хозяйств, обнесённых ржавым забором, теплиц, маленьких домиков из мусора и фанеры. Какая-то жизнь, граничащая с лесом, неуютная, тронутая хтонью. Потом перешли через шоссе, пошли наверх к Собственной даче. Она обнесена глухим забором, подойти нельзя, но верхняя часть видна – вся кружевная, избыточно-барочная, потемневшая от времени. Красота и распад. Говорили о коронавирусе. Дима сказал: непонятно, где правда, а где нет, но, скорее всего, от карантина нет толка. Но на дачу ехать не советовал, раз там Алексей, а у Алексея, вероятно, COVID. Выходя из дома на встречу с Димой, впервые в этом году видела распускающуюся сирень у нас во дворе, подошла понюхать. В лесу обнималась с деревьями, переходила ручей по камням, в кровь ободрала ноги в неудобной обуви.

29 мая. Прибыли наконец на дачу, на 67 км. Здесь одно из самых высоких мест в Ленобласти, Лемболовские высоты, поэтому весной дольше всего держится снег и зацветает всё позже. Листья на деревьях здесь ещё не такие крупные, больше чувствуется весна, процессы разворачивания и роста, чем в городе, где зелень уже буйствует. В городе сирень уже цветёт, а на нашей только появляются листья. Тихо, солнечно. Цветут у нашего домика несколько красных маков, посаженных мамой. Протопили, вывесили отсыревшее за зиму бельё проветриваться на солнышке, собрали качель, вынесли на лужайку стол и стулья. Гоша собрал детский велосипед-коляску. Нашли дачные шахматы, лучшие, чем наши городские: фигуры изящные, точёные, доска большая. Ствол одной из спиленных яблонь просто валяется, брошенный на мамину половину участка. Остов другой спиленной яблони торчит из земли. Мусор повсюду на половине Алексея: разбросанные доски, щепки, битые кирпичи. Сирени у забора тоже больше нет. Весь малинник у забора Алексей тоже вырубил, малины больше не будет. Из яблонь остались, по-моему, только две на Алёшиной половине и одна на маминой. А раньше их было много, и именно две самые лучшие, плодоносящие, он срубил. Уже не будет такого красивого цветения яблонь, пахнущего яблонями воздуха июньского сада, ночных светящихся яблок в августе. Хорошо, что пока Алексей не срубил мою мать-берёзу, но это тоже вопрос времени. И всё равно – место силы, место блаженства. Сам воздух – особенный. Даже если всё здесь разрушить до основания, все деревья вырубить, всё засыпать мусором – сила здесь останется, останется память воздуха, разлитое в нём, из всех углов сочащееся запредельное, выцветающее временем на разбросанных досках, уводящее заросшей тропой к каким-то забытым границам, прорастающее странной, тронутой хтонью не-человеческой жизнью.