Лето

Прорывы ужасного возможны в любой точке. Я почти никогда не чувствую безопасности, доверия к миру. Вадик Руднев написал, что чувствовать Бога – это чувствовать себя в безопасности несмотря ни на что. Чувствовать себя в безопасности в любой ситуации – так я это понимаю – в камере смертников, на костре. Если ты в ночь перед казнью чувствуешь себя в безопасности, если ты чувствуешь себя в безопасности, когда тебя убивают, – то Бог с тобой. Мне страшно знать, что я отдаю своего ребёнка миру, где с ним может случиться всё что угодно, он позовёт меня, а я не смогу его защитить. Я больше вижу себя мамой, чем испуганным ребёнком, зовущим маму. Потому что туда, где я испуганный ребёнок, мне идти нельзя, это дверь в безумие. С этого началась в четыре года моя душевная болезнь – страх смерти мамы, ощущение, что мама как будто ускользает, что она не может дать мне ощущение безопасности, ощущение Бога, не может принять и переработать мою тревогу, потому что у неё слишком много собственной. Мама – хорошая, но она бессильна, потому что она подчиняется бабушке и не имеет надо мной власти, а власть надо всеми имеет бабушка – как бы общая мама меня и мамы, жёсткая, авторитарная и тоже тревожная, одержимая поиском безопасности для близких, контролирующая других и не контролирующая себя. Дедушка – единственный, кто давал мне ощущение безопасности. Я думаю, что, если есть Бог, – это что-то вроде моего дедушки. Фигуры Отца для меня нет, есть дедушка, он и есть Бог. Однажды я рассказала дедушке одну историю, из-за которой я очень переживала, что Бог меня за неё не простит, и дедушка сказал: «Я тебя прощаю, и Бог тебя прощает». Он мог так сказать. Это было полное прощение Бога, которое я получила от дедушки. Но у меня есть и обратная власть: я тоже могу прощать дедушке именем Бога. Когда дедушка был подростком в военные годы в маленьком городке, они с ребятами заживо сожгли кошку. Дедушка был отличником в школе, единственным мужчиной в доме, отец его погиб, мать работала целыми днями, на нём было всё хозяйство и маленькая сестра, в стране была война, Сталин. И, видимо, в подростках-мальчишках бродила эта жестокость. И они тогда сожгли кошку. Потом дедушка сам с удивлением это вспоминал – он очень любил кошек. И мне было жутко, больно про это узнать, что мой любимый дедушка сделал такое. Но я его прощаю, и Бог его прощает. Я знаю, что здесь у меня есть власть: простить именем Бога. Иногда любовь дарует эту власть – прощать именем Бога. А иногда человек чувствует: простить именем Бога он не может. Нет у него такой любви, чтобы простить именем Бога брата своего. Тогда он говорит: Бог простит.

15. Сабрина

На даче мы живём простыми, бытовыми делами. Гоша собрал Егору велосипед-коляску, а он не ездит по-нормальному, вихляет переднее колесо. Похоже, дефект конструкции. И так и этак пытались исправить – ничего не получается. Это значит, что мы не сможем брать Егора на дальние прогулки: нет ни обычной коляски, ни коляски-велосипеда. Гоша очень расстроен, вчера весь день этим велосипедом занимался, сказал: «Я всего себя в этот велосипед вложил».

Сходили на рынок сегодня – на разведку. На рынке толпа, все без масок, толкутся в очередях. Оживлённо, тепло, солнечно, шумно. Вместо нескольких ларьков теперь застеклённые павильоны. Сделали павильон, где продают шаверму. За пышками стоит огромная очередь. Никакой дистанции, самоизоляции, жизнь кипит. Алексей приехал на выходные на дачу, чувствует себя хорошо, его выписали на работу. Стараемся держаться от него подальше, пока не пройдёт больше времени после его болезни. Себя он называет Лысой свиньёй и учит этому Егора. Издалека кричит ему: «Смотри – Лысая свинья!» – и показывает на себя. Егору смешно, и Алексею тоже.

От коронавируса умер друг маминой подруги. Скоропостижно. Ещё пять дней назад он ходил в магазин за продуктами, а сегодня уже хоронили. Причём пневмонии не было, а диагноз «коронавирус». У ещё одной знакомой знакомых коронавирус, пневмония, лечится дома.