Лето

Приехал Денис, прошёл по лесу больше двадцати километров, вошёл в лес у Малого Борковского, дошёл до Радужного, потом до Чёрных озёр, вышел со стороны Осиновского. В лесу ни одного человека. Видел, как лес горит. Лесной пожар. Прямо там, где он шёл, горели сосны и ели, моментально вспыхивали, как факелы, шёл вдоль стены огня. Лес был сухой, загорался быстро, как порох. Позвонил в службу, сообщил о лесном пожаре, там ответили, что уже знают, выехали. Денис остался у нас ночевать в сарае. Вечером ходили на Блюдечко, запускали ракеты: жёлтую, зелёную и красную. Говорили о разном: о том, зачем люди пойдут голосовать за поправки к Конституции, и об онтологическом доверии к иерархии, свойственном конформистам, об «органиках», которым хорошо среди вещей, о тибетской йоге сновидений, психоанализе Юнга, понятии игры у Хейзинги и Витгенштейна, об истории как сновидении, о том, почему снятся рыцари, о пяти процентах людей, которые не могут причинить боль другому, как бы им ни обосновывали необходимость это сделать, и о посадке деревьев – за последний год Денис с соседями-единомышленниками посадили несколько десятков деревьев в своём районе. На следующее утро мы с Денисом встали в шесть, поехали в город – мне надо было к врачам, на один день. В шесть утра было тихо и зелено в мире, только птицы пели по-утреннему взволнованно, чуть накрапывал дождик, земля казалась раем, если бы не надо было ехать к врачам.

Провела весь день в клиниках, вымотанная поехала обратно вечером. Было дождливо, серое небо. В окнах электрички – лес, молодая листва, платформы с лужами, выходящие из вагона люди с рюкзаками и зонтиками, заборы, теплицы, домики, заросли травы, какие-то неведомые просёлочные дороги, поваленные стволы, длинные тонкие сосны и раскудрявые июньские лиственные деревья, пушистые ели, дороги, уходящие в холмы и спускающиеся с горок, огромные Кавголовские озёра с обеих сторон от железной дороги, какие-то пригородные автобусы и универсамы у станций и снова лес, путевые столбы, горы щебня, боковое ответвление рельсов – одноколейка, уходящая в зелёную неизвестность, дым из труб, ржавые заброшенные вагончики, болотные топи в лесу, выкорчеванные корневища, валуны, остатки кострищ вдоль рельсов, красивая зеленоватая река, не доезжая 54 км, какие-то обугленные доски, сваленные ветки, зелёные поляны под накрапывающим дождём, военная часть, снова река, красивый елово-сосновый лес, всё более сказочный по мере приближения к даче, густой, дремучий, и тропы, в него уходящие, с мокрым песком, озеро и какие-то хижины на берегу, болотце, утыканное тонкими стволами, и снова дремучий лес и песчаные дороги, стук колёс, капли, ползущие по стеклу, мокрое тёмно-серое шоссе рядом с Орехово и, наконец, платформа 67 км с разбитой скользкой песчаной дорогой в сторону шоссе. Хочется отдохнуть дома, на пару дней забыть о медицине.

На маленьком озере видели бабушку-флейтистку, её музыку разносил над озером ветер. Она играла El condor pasa, сидя на корнях. В песке у озера трое её внуков строили плотину. Потом она подошла к ним, участвовала в их игре, видно было, что она замечательная, творческая бабушка, мальчишкам повезло. Егор тоже пытался принимать участие в общей игре, но скорее мешал старшим мальчишкам, сыпал песок на их плотину. Вечером попали под дождь, опять на озере, – всё потемнело, и дождь рванул. Мчались домой. Я сказала: «Лето не лето, если ни разу не попал под дождь». Потом мылись в натопленной душевой, мыли Егора. Помню, как в детстве на дачной кухне меня мыли в тазах в грозу. Помню и старую, разрушенную уже душевую, где мы тоже когда-то мылись. Мытьё на даче – всегда целое приключение, ритуал, требующий длительной подготовки. Оно ассоциируется у меня с вечером и грозой. Мы с мамой в старой душевой мылись вместе, она меня мыла, когда я была маленькой, и я очень любила смотреть на мамину грудь, от неё веяло чем-то хорошим и любимым, даже через годы после того, как меня от груди отлучили и я забыла вкус материнского молока.