Лето

Снова ездила в город. Делала МРТ головного мозга и шеи. Результата пока не знаю, возвращаюсь на электричке на дачу. Огромные новые дома в Девяткино напоминают Реутов – наше подмосковное место жительства в осенне-зимнее время. Девяткино – граница города и области, пограничная территория. Здесь кончается городской мир и начинается лесной, озёрный, зачарованный мир Карельского перешейка. Это граница мира людей и мира природы (тоже изрядно захваченного людьми, конечно). Здесь обитают голуби, люди с тележками, цыгане. Подъезжает поезд и пожирает всех, кто ждал его на платформе. Места, которые я опознаю как «свои», родные, начинаются с Лемболово. Военная часть, стрельбище. Проехали над рекой. Лес уже совсем хороший, сосново-еловый, красивый, дремучий. Очень долгий перегон между Лемболово и Орехово, нет никаких дач, только леса. Солнце над лесом готовится к закату, подсвечивает верхушки сосен. У самого Орехово появились дачки, следы жизни человека. На следующей я выхожу. Лес вдоль ж/д – это наш лесочек у станции, где мы собирали лисички и ландыши в детстве. Вот и моя платформа. Выхожу навстречу солнечному вечеру на даче, свежайшему воздуху, пению птиц. Результаты МРТ пришли в личный кабинет на сайте клиники – они хорошие.

Сидела белой ночью на участке, писала стихи. Было светло и тихо, прохладно, кусали комары. Стихи были про ночь, про то, как она падает, спускается, какая она бывает и как преображает всё. Есть час, когда замолкают птицы, а потом они снова начинают петь, уже по-другому. Зацветают оставшиеся на участке яблони. В траве расцвели ландыши. Это время белоснежных яблоневых садов, ландышей в траве, белых ночей.

Пришёл жаркий день, +27, и я снова поехала в город к врачам. В людной электричке, полных вагонах метро, где маски носят далеко не все. Еду в чёрной маске, резиновых перчатках, и такая уже усталость от этой пандемии, от того, что нет ей конца и края, а жизнь не ждёт, не пересидишь её всю дома, в изоляции.

Жаркий день на пляже. На Малом Борковском множество людей, разложены разноцветные подстилки на траве, пляж похож на лоскутное одеяло. Дети на самом солнцепёке роются в песке, строят плотины, водоканалы. Многие купаются. Мы не купались, но ходили с Егором по воде, мочили ноги. Пили пшеничное пиво, сидели на подстилочке, следили, как Егор в песке играет. Хорошо, как будто на каком-то курорте. Малыши бегают голыми, молодые родители носят по пляжу аппетитных толстых младенцев. Вроде всё хорошо, но я практически постоянно думаю о смерти. На пляже, в торговом центре, где угодно, я вижу не только наслаждающихся и счастливых людей, но и людей, которые будут умирать, собственно, все мы уже умираем – на пляже, в торговом центре, когда смеёмся, когда играем с детьми, это бардо умирания, которое длится от рождения до смерти. Это больше, чем можно выдержать, – странное, непонятное знание, что однажды и мой сын умрёт, что и он не вечен, что где-то есть предел всему. На участке зацвела спирея. Кусты спиреи растут у нас прямо перед старым домом, они – часть моего детства, моей вечности. Когда-то рядом с ними на поляне стояли маленькие пеньки, оставшиеся с тех времён, когда участок был лесом, я по ним прыгала. Время, детство, смерть – странные вещи. Здесь, на даче, они особенно близки. Вечером загромыхало, началась гроза, жара спала. Под дождём видела огромную лягушку, коричневатую со спины, а брюхо – зелёно-пятнистое, глаза угольно-чёрные, она прыгала по тропе мимо жасмина. Мы посмотрели друг на друга, она посидела немного рядом со мной и поскакала дальше.