Лето

Похоже, мне удалось отменить и нейролептик, и антидепрессант. Я принимала их двенадцать лет и думала, что так будет всегда. Врачи говорили мне, что я, возможно, должна буду принимать их пожизненно. Что моё заболевание – это как диабет. Хотя что это за заболевание – никто не знал, все только разводили руками. Я понимала, что отменить препараты в моём случае означало умереть. Быстро развивалось несовместимое с жизнью состояние. Для меня дело было не просто в депрессии или тревоге, а в какой-то ужасной поломке, произошедшей с моим мозгом. Я знала, что жива только благодаря моим лекарствам. Я помню, можно сказать, консилиум. Мой врач захотел показать меня даме-профессору, он тоже присутствовал, и ещё одна их молодая коллега. Они говорили обо мне так, как будто меня там не было, и профессор называла меня «тяжелобольная пациентка». Мне было очень страшно. Я не понимала тогда, буду я жить или не буду, помогут лекарства или нет. Мне было двадцать два года. Прошли двенадцать лет. Мой врач уже давно предлагал мне попробовать отменить препараты, говорил, что это может получиться, несмотря на предыдущие неудачные попытки. Говорил, что у меня минимальные дозы и если я себя терпимо чувствую на них, то есть шанс, что смогу и без них. Особенно после родов. За прошедшие двенадцать лет очень многое изменилось. Я не выздоровела: у меня по-прежнему температура центрального генеза, плохая энцефалограмма, депрессия, тревога, эпизоды навязчивых мыслей. Но очень многое изменилось внутри меня – в моём отношении к самой себе и к другим, к моим тревогам и страхам, к смерти и жизни. Я научилась долго быть рядом со своими страхами, принимать их, понимать их. Не сражаться с ними, не глушить их, а смотреть им в глаза, протягивать руку, проходить сквозь них, как сквозь пламя. Я вся опалённая, обожжённая ужасом, но мои способности его выносить, терпеть, жить с ним – многократно выросли. Благодаря постоянным тренировкам, ухудшениям, погружениям в ужас. Я заставляла себя быть в этом ужасе, практически насильно погружаться в него, никогда не отворачиваться от него, чтобы познавать его больше и больше. Я заставляла себя думать самое страшное, говорить вслух самое страшное, переживать самое страшное. Это было опасно – и это было правильно. Для меня, для таких, как я. Другому я бы не посоветовала так делать, побоялась бы за него. А себя я окунала за волосы в этот ужас, погружала на самую глубину своих страхов. Я не победила, победить вообще невозможно, но я научилась лучше сосуществовать с ними. Тогда, в двадцать два года, я была очень разрушительна, неподконтрольна, в голове у меня творилось чёрт знает что. С тех пор был пройден огромный путь, тяжёлый, горький, полный невосполнимых потерь. На этом пути были любовь и боль, разрушение жизненных планов, карьеры, отход от академической философии, бедность, сменяющие одна другую разные, часто бессмысленные работы, переезд в Москву, встреча с Гошей, уход бабушки с дедушкой, рождение сына и новые испытания последнего времени с непонятной болезнью, про которую я никак не могу понять, что это такое… И вот этим летом я отменила таблетки. И кажется, у меня получается без них. И для меня это такая большая радость, в которую трудно даже поверить, – что вот, я живу без таблеток. И вообще живу.

У мамы с Егором, когда меня не было рядом, был такой разговор. Он спросил её: «Где твоя мама?» Она ответила: «Моя мама умерла». Егор спросил: «Что значит – умерла?» И мама рассказала ему, что люди умирают, что они как листики на деревьях, вначале вырастают, потом опадают и исчезают. Егор посидел-посидел молча, потом скуксился и стал плакать и говорить: «Я не хочу умирать». Тогда мама ему сказала: «Ты не умрёшь. Ты у нас особый ребёнок и будешь жить вечно», и Егор успокоился. Я очень ругалась на маму за это, когда она мне рассказала. Вчера Егор случайно больно ударил меня ногой в спину при маме, она увидела это и закричала на него: «Что же ты наделал! Сейчас мама умрёт!» У Егора при этих словах появились страх и растерянность на лице, как будто он не до конца может понять, что ему говорят, но что-то всё-таки понимает как-то даже поверх своих возможностей понимания, и ему страшно. Я увидела этот испуг у него на лице, кинулась его целовать, уверять, что со мной всё хорошо.