Лето

Решила сегодня устроить нам с Егором праздник: пошли завтракать в пекарню, она в воскресенье ещё открыта, а на обед купили пиццу. Потом пошли на озеро Блюдечко, там Егор играл с детьми, которых привезли на выходные, видели девочку с маленьким крольчонком, она выгуливала его в бору. Потом мы обошли озеро и на лесном пляже увидели рыбака. На наших глазах он поймал двух ротанов и окуня – и всех тут же отпустил обратно. Заговорили о том о сём, рыбак сказал, что у него двое знакомых умерло от коронавируса, а ещё двое поправились, но еле выжили. А незадолго до этого в пекарне, когда мы завтракали, двое мужиков, отец и сын, сказали: «Всем же понятно, что никакого коронавируса нет». Сказали они это потому, что Егор бегал по пекарне и спрашивал: «А здесь есть коронавирус?»

Вечером гуляли с мамой и Егором по тёмным улицам, кое-где светят фонари сквозь листву деревьев, но на многих улицах – совершенная темнота, и тогда мы включали фонарик. Звёзд в небе очень много, как всегда осенью в наших краях. Задираешь голову – и всё небо усыпано звёздами. В октябре их будет ещё больше. Лишь в немногих домах по вечерам светятся окна. Как всегда, лает собака у дома старьёвщика – на участке его сложен всякий хлам, стоят какие-то старые холодильники, разные приборы, детали от всего на свете, и голая детская кукла, где-то подобранная, сидит рядом со всем этим барахлом, как беспомощный ангел. Некоторые дома кажутся такими красивыми, уютными, с цветами, беседками, яблонями на участках, а некоторые выглядят угрюмо, медленно разваливаются на заброшенных, заросших участках, где валяются доски, шифер, и кажется, в каком-то старом, мрачном сарайчике на границе с лесом держат кого-то похищенного, и никто его никогда здесь не найдёт. Сегодня на участке видела ёжика – последнего ёжика за этот дачный сезон, полный ежей, белок, лягушек, уток. В сосновом бору на кустиках ещё есть черника, в лесу – много грибов. Утки, которые в начале лета были крошечными утятами, теперь стали огромными, жирными и скоро улетят отсюда, из камышей, где они родились, в жаркие страны. Бродячие собаки у рынка кажутся в последнее время особенно несчастными. Всё лето они лежали на рыночной площади, грелись на солнышке, перепадала им и кое-какая еда, и было тепло, а теперь их ждёт суровое время. Скоро я закончу эту книгу. Казалось бы, лето прошло и пора уже ставить точку, но я чувствую, что ещё рано, что что-то должно произойти, что-то, что позволит мне её закончить так, как это должно быть, какая-то финальная нота, и я жду её и знаю, что она будет.

29. Залив трепанга

Я в самолёте, лечу над миром – вначале в Москву, там пересадка, и дальше во Владивосток на фестиваль. Очень хочу узнать, посмотреть своими глазами – каков он, Дальний Восток, Приморский край, Тихоокеанская Россия.

^…

Владивосток поразил, покорил меня своей красотой с первого момента, как я его увидела. Ранним утром мы ехали из аэропорта в гостиницу на остров Русский, и я видела сопки, покрытые лесом, туман, дома на сопках, мост через море, верхушки каких-то башен в облаках. Я смотрела на растительность, покрывающую эти сопки на побережье Японского моря, и понимала, что это какая-то особая, не северная и не южная красота, неведомая мне прежде. В этих местах сосны совсем не похожи на наши сосны и ясени не похожи на наши ясени, а что-то знакомое таёжное вдруг встречается с субтропическими лианами. В лесах водятся тигры и леопарды, а гостей города угощают местными деликатесами – трепангами, гребешками, осьминогами и крабами. В море полно кораблей, и от их очертаний вдали веет какой-то тайной и сказкой из детства, как будто я открыла золотым ключиком заветную дверь, добралась до волшебной книги и на сошедшем с её страниц воздушном корабле отправилась в чудесную страну. Далёкий и радостный путь за море, «и все, кто там снова родился, обратно попасть не хотят». Детская сказка, утопия, смерть, сон. Сон о городе на сопках на берегу океана. Ты снова рождаешься там и живёшь, за краем света. И люди там – они, наверное, умерли и снова родились в этом городе, чтобы жить в нём вечно. Место смерти Мандельштама, место, где побывали родители Хармса и Введенского и Введенский даже сам в детстве. Широта крымская, долгота колымская.

В первый день у меня было чтение прозы, что-то почитала в шатре на улице перед театром, а после ко мне подошла женщина пятидесяти лет, из глаз её лились слёзы. Она благодарила меня за мои рассказы, благодаря им она вспомнила что-то важное из своего детства, что-то про своих родителей, что-то такое глубинное, и она сказала, что пошла в храм, помолилась, а потом вернулась из храма вся в слезах и благодарила меня. Потом я ещё поговорила с журналистами и поехала отсыпаться в гостиницу.