Лето без каникул

Все было одно к одному; сначала Татьянка, теперь вот столкновение с Лушкой Кабановой. А впереди его ждала встреча с Данькой Тесовым. Получив на складе детали, Игорь шел в поле и на излучине у самой воды увидел овечью отару. Но Даньки, новоявленного пастуха, ни у ручья, ни на пастбище не было. Может быть, он в тех кустах? Обошел кусты — и там нет. Тогда внимание комсорга привлек к себе стожок сена. А не там ли нерадивый пастух? И действительно, Данька лежал под стогом и самозабвенно обрабатывал маленьким узким напильничком непомерно длинный ноготь мизинца. И не смутился. Нет. Наоборот, обрадовался Игорю.

— Никакого общества, если, конечно, не считать овец.

Игорь свирепо сжал кулаки.

— Тебе мало морду набить!

И замахнулся.

Данька протянул плаксиво:

— Ну вот, Емельян с вилами на меня, а ты с кулаками. Тоже роль разыгрываешь?

— Да если люди узнают, что ты на пастбище маникюришь свои когти, засмеют всех нас. Закрывай парикмахерскую.

— Изволь, — подчинился Данька. — Но ты на меня не кричи, комсорг. Что я, сам напросился в пастухи? При тебе Иван Трофимович мне предложил. Пасти — так пасти. А овца, она лучше знает, где какая ей требуется трава. Травку поела, водицы попила — и сыта-сытешенька. А ты думал как? Чтобы каждую упрашивать, за каждой ходить? Ну нет. Это не пастьба, а вредное домашнее воспитание.

Вот так работнички. Если так обстоят дела в первые дни, то что же будет дальше? А Русаков еще хочет объявить: хочешь работать — работай, а нет — иди на все четыре стороны. И уже сказал, сказал это Татьянке Орешиной. А завтра кому скажет? Игнашову? Рюмахину? Нине Богдановой?

Когда вечером Игорь вернулся в Большие Пустоши, его беспокойство еще больше усилилось.

Да, воскресенье было в Больших Пустошах всеобщим праздничным днем. Но начиналось оно еще с субботы, когда засветло кончалась работа, прибирались горницы, топились бани, одним словом, с предвкушением предстоящего отдыха, сна без забот и позднего пробуждения, когда не надо никуда торопиться, разве что за стол к утреннему самовару, к горячим, вкусно пахнущим пирогам. Так было для всех, но не для Игоря. Дело в том, что в субботу вечером многие ребята уехали в город. Игнашов — на концерт областной оперетты, Володька Рюмахин — к приехавшему на побывку из Архангельска старшему брату, Нина Богданова — навестить старую тетку. В общем, каждый по своим делам, и в этом не было ничего необычного, если бы не одно, весьма важное для Игоря обстоятельство: ведь он создал инициативную группу будущих колхозников, со дня на день будет решаться вопрос о вступлении в колхоз всех ребят. И вот первое испытание: а вдруг ребята опоздают в понедельник на работу? Пусть Игнашов. Пусть Кабанова и Тесов. А если Рюмахин? Если и Нина Богданова? Нечего сказать — хороши инициаторы в роли прогульщиков!

С этой не очень-то веселой мыслью Игорь проснулся в воскресенье. Утро было тихое, без обычного лязга тракторных гусениц и людской суеты. Но день обещал быть шумным. Во всяком случае, в том краю деревни, где жил Игнат Романов.

Празднование дня рождения тракториста началось близко к полудню. Первыми явились к праздничному столу самые близкие родичи Игната и его жены Авдотьи. Братья и сестры, племянницы и племянники, кумовья и сваты. Одним словом, свои. Большепустошские и приезжие из соседних деревень и теперь ставшие, ко всему прочему, и одноколхозниками, так как все окружающие деревни вошли в одну хозяйственную артель. Семейный праздник Игната придал некоторую особенность этому воскресному дню. Несмотря на сравнительно ранний час, на улице можно было встретить празднично одетых людей, из окна игнатовского дома уже доносились песни и, в подтверждение, что Игнат не скупится на угощение, среди дороги, с трудом волоча ноги и поднимая пыль, брели первые, уже отгостевавшие родственники новорожденного. Но сам Игнат должен был быть как стеклышко. Ему предстоял трудный день. И особенно после полудня, когда к столу, сменив родню, пожаловали его друзья. Тут заново был накрыт стол, опустошенная батарея бутылок сменилась новой, с еще нетронутыми, запечатанными головками, и река веселья, притихшая было на какой-то час, вновь зашумела и забурлила. В сущности, больше всего доставалось не Игнату, а его жене Авдотье. Игнат принимал гостей, Авдотья же действовала на кухне и металась как угорелая из горницы в кухню, от печи к столу, забыв о еде. Но всему есть предел. Уже часов в пять Авдотья, уставшая от шума гостей, ушла отдохнуть в летнюю горницу, а Игнат, зная, что ему еще предстоит встретить Русакова, отправился переспать часок-другой на сеновал. Гости продолжали праздновать без хозяев и обнаружили их исчезновение по иссякшим резервам вина и закуски. Это, однако, не остановило веселья. Оно было перенесено к паромщику Ферапонту, куда, захватив с собой остатки пирога, перекочевали игнатовские гости, уже забывшие, по какому поводу начали они свое дневное веселье.