Лето без каникул

Давно замечено, что все высокие драматические раздумья отвергнутых, страдающих и непонятых героев происходят почему-то в горизонтальном положении. Они валяются в сапогах и одежде на кровати, сорят окурками и хмуро отвергают всякую попытку окружающих как-то облегчить их горе, которое само по себе существует главным образом в их гордом воображении. В этой позе и застал Игоря Кочергин.

Андрей присел на кровать, взглянул на друга. Переживает! Естественно! Получил, что заслужил. Ведь сколько глупостей наделал.

— Что же теперь думаешь делать? — спросил Андрей.

— Уеду.

— Куда?

— Не все ли равно?

— Не хочешь сказать?

— Не обязан!

Шеломов поднялся, не спеша оправил помятую койку и, оставив Андрея одного, вышел решительно на улицу. Пусть Русаков его одолел, но он еще даст бой председателю колхоза. А чем все-таки Русаков сильнее его? Своим авторитетом, положением? Почему даже свои ребята комсомольцы встали на его сторону? Из зависти? Эгоизма? Полной неспособности понять свой долг? Выходит — все плохие, один ты хороший — так получается? Брось, Игорь, не утешай себя тем, во что сам не веришь. Впервые он пытался смотреть на себя со стороны. Ну вот, начал он работать в Больших Пустошах и сразу повздорил с Русаковым. Один раз, другой, третий… И в каждом столкновении побеждал Русаков и, что обиднее всего, ты оставался в одиночестве. Хорош вожак! Но почему так все случилось? Может быть, не надо было идти в колхоз всем классом? Может быть, надо было сделать отбор? Отбор лучших. Андрей, Илька Поляков, Богданова… Но ведь они-то и пошли против. Не Тесов, не Игнашов, не Лушка. А эти, лучшие. Все запуталось. Не понять что к чему. С чего он начнет разговор с Русаковым? Расскажет о своих раздумьях? Нет, ни в коем случае. Еще воспримет, как покаяние, как исповедь. А что такое исповедь? Слабость души.

Игорь шел не спеша, и чем ближе к правлению, тем медленнее. Вот удивится председатель, что он, Шеломов, уезжает. А может быть, обрадуется? Ясно, надоел со своими требованиями. То одно не по нему, то другое. Жил бы мирно, уютно, ни с кем не враждуя и ни от кого не страдая. Жизнь без зла, но и без добра и по мудрому правилу: не лезь на рожон. Но находил ли кто-нибудь в этом счастье?

А Русаков смотрел из окна на приближающегося Игоря и тоже думал о нем. Разве на характере Игоря не отразились те идеи, что мы годами прививали молодежи? Высмеивали личную доброту, противопоставляя ей общественное благо. Да, когда-то личная доброта приобретала характер благотворительности, вызывала у людей ложные иллюзии, отрывала их от борьбы за свои коренные интересы. Но те времена давно миновали. Как некогда отрицаемое нами самоусовершенствование человека является ныне основой нашего самовоспитания, так и личная доброта не должна противопоставляться общему благу, она должна помогать ему, потому что сама жизнь всем своим строем призвана творить эту доброту для человека. Иначе эгоист, творя зло, будет прикрываться общим благом и, твердя о благе людей, думать лишь о себе и во всем отказывать людям. Личная доброта без общественного блага — это еще не доброта. Но и общественное благо без личной доброты — тоже не полное благо.

Русаков поднялся навстречу:

— Заявление принес?

— Да. — И подал исписанный лист бумаги. — С завтрашнего дня прошу считать меня уволенным.

— А помнишь, когда я отпускал Игнашова, что ты кричал? Скоро все разбегутся! Разбежались? А Игнашов даже вернулся. И знаешь, о чем я часто думал? А не побежишь ли ты из колхоза первым? Чуял, что ты придешь вот с этим заявлением.

Игорь спокойно ответил:

— Раз вы, Иван Трофимович, знали об этом, то, видимо, сразу же решите мое дело.

— Не ошибся. И уже решил. Никуда я тебя не отпущу.

— Не отпустите? А ради чего я должен здесь остаться? Чтобы увидеть, как разбегаются в разные стороны мои товарищи? И кто я здесь? Разжалованный вожак, битый комсорг и, наверное, вскоре и бывший комсорг. Почему вы не хотите понять меня? — И уж если на то пошло, то где ваши слова о свободе личности?

— Никуда они не пропали. А ты лучше прочитай это письмо. Оно от наших деревенских ребят. Их восемь человек, служат они в одной части и скоро демобилизуются. Так вот спрашивают: «Ну, как там выпускники-колхозники? Передайте им, пусть ждут». Так что я им отвечу, когда они приедут и спросят меня: «Ну, покажи нам своего Шеломова. А, нет его? Сбежал? Тогда и мы подождем возвращаться в колхоз. Поищем, где лучше!» Так почему же ты не хочешь меня понять?

— Все равно я не могу.