Лето Мари-Лу

— Нет, — удивленно отвечает Мари-Лу. — Совершенно не помню.

— Я нарисовал полураспустившийся бутон шиповника и подписал «Для Мари-Лу». Ты взяла его.

— Как жаль, что он не сохранился.

— Хочешь, я нарисую еще один? Теперь у меня получается гораздо лучше.

— Ты все так же часто рисуешь цветы?

— Только когда приезжаю сюда. Здесь особенные цветы. Они такие живые, у них есть душа. Почти как у людей. Но это не сразу заметишь. Сначала нужно научиться видеть их и только потом — рисовать.

Я делаю паузу, оглядываю луг и затем говорю:

— Цветы — это глаза земли.

— Что ты имеешь в виду?

— Оглянись вокруг, Мари-Лу. Разве ты не замечаешь, как они смотрят на нас? Они наблюдают за нами с тех пор, как услышали наши голоса на тропинке. Обрати внимание на колокольчики вон там, в тени, и на ромашки около твоей коляски. Они видят нас.

Мари-Лу молчит. Наверное, она размышляет над моими словами. Может быть, она думает, что это просто красивая фраза. Романтичная. Как в старой мечте, что живет в нас еще с древних времен. Мечте о лучшем мире.

— Как ты думаешь, они узнают нас? — спрашивает Мари-Лу.

— Еще бы. Цветы могут быть очень старыми. Встречаются и такие, которым несколько сотен лет. Они цветут на одном и том же месте каждый год. Это те же самые растения, что цвели, когда мы были здесь последний раз. Конечно же, они узнают нас.

— Привет, — говорит Мари-Лу и кивает нескольким подмаренникам, растущим неподалеку от нас. — Простите нас за эту колымагу.

— Я не шучу, Мари-Лу. Я уверен, что это так. Бытие — это нечто большее, чем мы можем осознать. Цветы — лишь малая часть этого. Но они живые, так же как и мы. Они видят, чувствуют. Боль, которую мы причиняем другим живым существам, ранит их.

Я замолкаю, Мари-Лу тоже ничего не говорит. Я беру альбом и начинаю рисовать. Чувствую, что все сказанное — чистая правда. Передо мной — живые натурщики. Каждый цветок индивидуален.

Мари-Лу ездит зигзагами по лугу. Выбирает места со скудной растительностью и утоптанной землей. Объезжает вокруг одного кургана и возвращается ко мне.

— Нашла что-нибудь? — кричу я.

Мари-Лу непонимающе смотрит на меня:

— Что?

— То, что еще никто не находил.

* * *

— Что ты имел в виду, сказав «то, что еще никто не находил»? — спрашивает Мари-Лу, когда мы лежим на траве у обрыва.

— Ты всегда так говорила, когда мы бывали здесь. Бегала по лугу, заглядывала в курганы и кричала, что сделаешь великое открытие. Найдешь то, что еще никто не находил. И что ты станешь археологом, вернешься сюда и устроишь настоящие раскопки.

— Правда? — удивляется Мари-Лу. — Археологом?! Я лишь помню, что играла здесь с камнями. Ты сидел где-то поблизости и рисовал цветы. Потом мы лежали у обрыва, смотрели на озеро, а ты всегда боялся смотреть вниз. Ты все еще боишься высоты?

— Да. К сожалению, это само по себе не проходит. Даже стало еще хуже. Мне стыдно, что я не умею плавать. Во всем виновата эта Бритт Бёрьессон.

Мари-Лу молча наблюдает за мореходной яхтой с голубым парусом, скользящей по воде далеко под нами. За яхтой тянется белый пенный след.

— Жизнь — странная штука, — говорит она. — Когда я была здесь последний раз, мне было двенадцать лет, я гоняла на яхте так, что паруса не успевали высыхать. У меня была мечта — обойти на ней вокруг света.

Я молчу. Не могу подобрать подходящие слова. Мари-Лу продолжает:

— А теперь мне пятнадцать, и я сижу в инвалидной коляске. Не будет никакого кругосветного путешествия. Многого уже не будет. Помню, я мечтала забраться на Эйфелеву башню. Папа с мамой обещали мне на каникулах съездить в Париж. Видимо, мне не суждено там побывать, не суждено подняться на Эйфелеву башню. На такие вещи у меня не осталось сил. Словно часть меня увяла…

Она молчит. Я чувствую, что должен что-то сказать.

— Но ведь ты — все тот же человек. Просто на три года старше. Ты — обычная пятнадцатилетняя девчонка, А вот это, — говорю я и слегка пинаю колесо коляски, — ничего не значит.

— Для тех, кому она не нужна, — да. Но ты в чем-то прав. Я начинаю привыкать. Уже не думаю без конца, что я прикована к этой коляске. Бывает, мне в голову приходят вполне обычные мысли, о мальчиках, например. Я даже думаю, что однажды смогла бы выйти под парусом. Проблема в том, что я больше этого не хочу. Я знаю, что в Эйфелевой башне есть лифт. Моя одноклассница Мона постоянно твердит об этом. Почти все приспособлено для инвалидов. Можно объехать в коляске всю эту чертову Землю. Но это не то. Инвалид может спокойно попасть в автобус, в магазин, в туалет. Все это решаемо. Но проблема во мне. Мои ноги не ходят. И мой мозг не может с этим смириться. Иногда на меня нападает такая тоска, что я ничего не могу с собой поделать. Через некоторое время тоска проходит. Я не всегда такая вредная, какой казалась, приехав сюда.

Мари-Лу замолкает. Делает глубокий вдох и выдыхает вместе со словами:

— И кстати, мне еще нет пятнадцати. На следующей неделе исполнится.

— Значит, устроим праздник, — говорю я.

— Как хочешь, — отвечает Мари-Лу.

* * *