Лето потерянных писем

– Твой дедушка обедал тут? В детстве? – Я пыталась вообразить, как на одном из этих стульев сидит моя бабушка. Почему они не чувствовали себя братом и сестрой? Ведь к ней наверняка относились как к члену семьи. – Ах да, они же в основном жили в Нью-Йорке.

– Да. Мой прадед переехал туда в двадцатых годах. А до того вся семья жила здесь.

Меня это почему-то удивило. Я представляла, что они стали жить на Нантакете в начале пятидесятых или позднее купили «Золотые двери» – после того, как накопили богатство в новом мире.

– И долго твоя семья тут прожила?

– Они приехали из Нью-Бедфорда в начале девятнадцатого века.

– Нью-Бедфорд? Тот… китобойный городок?

– Ага.

– Ладно, помоги. Как евреи в девятнадцатом веке оказались в американском китобойном городке?

Ной засмеялся.

– Мы сефарды. Моя семья переехала из Марокко в Нью-Бедфорд в начале восемнадцатого века.

– Ты знаешь историю своей семьи с начала восемнадцатого века? – с негодованием спросила я. – И злишься, что я пытаюсь узнать историю своей семьи шестидесятилетней давности?

– Я оспариваю не твои цели, а твои методы, – надменно ответил Ной.

– Как они здесь оказались?

– Они были бухгалтерами – и в Фесе тоже, – а Нью-Бедфорд имел крепкие связи с Нантакетом из-за китобойного промысла. Поэтому, когда Нантакет стал бурно развиваться, моя семья открыла здесь филиал фирмы. И построила «Золотые двери».

Продолжая свой рассказ, Ной вел меня по соседним комнатам – двум кабинетам без реального назначения и музыкальную комнату. Кабинетный рояль явно недавно использовали: вокруг были раскиданы ноты, а табуретка выдвинута.

– Ты играешь? – спросила я.

– Мой папа.

– А ты нет?

– Медведь на ухо наступил, – с легкостью ответил Ной.

Я вспомнила, как в письмах затрагивалась тема пианино.

– Твой дедушка тоже играет?

– Да.

– Но ты не хотел научиться?

– Давай же, тебе понравится. – Ной вошел в холл и открыл очередную дверь, жестом приглашая меня зайти первой.

Ладно. Похоже, у этого парня полностью отсутствует желание разговаривать о своей семье.

– Ого. – Стены были уставлены книгами. У дальней стены расположился камин, а над ним висела картина с изображением моря. На толстых коврах стояли удобные диваны и парчовые кресла. Стекла на окнах запотели. На круглом столике возле кресла лежала биография Марка Твена вместе с коробкой печенья.

– Чудесно. Всегда хотела иметь библиотеку.

На его губах появилась улыбка.

– Неудивительно.

– Что могу сказать: я обожаю быть стереотипом.

После этого Ной повел меня наверх – в большую, со вкусом обставленную комнату, в которой современные диваны и мультимедийная система не могли замаскировать присущую помещению помпезность. На полках стояли книги и лежали настольные игры.

– Здесь ошиваются кузены.

– Сколько вас всего? Где сейчас все?

– Тебе никто раньше не говорил, что ты ужасно любопытная?

– Говорили слово в слово всю мою жизнь. – Я подошла к огромным окнам, из которых был виден сад и далекое бушующее море. Представить себе не могу, что здесь росла моя бабушка. – Великолепный вид.

Ной подошел ближе и встал у меня за спиной, почти касаясь моего плеча своим.

– С папиной стороны у меня двенадцать кузенов.

– А ты старший.

Ной кивнул.

– Это, наверное, на тебя давит.

– Ты никогда не сдаешься, да?

– А как еще мне получать информацию? Так давит?

Ной так надолго задумался, что я решила, он не ответит. Но парень еле заметно кивнул.

– Это не не давит.

Я выждала еще несколько мгновений, но больше Ной ничего не сказал.

– Я просто не понимаю, – сказала я. – То есть я понимаю, почему твоя семья хочет, чтобы ты занялся бизнесом, если бы ты хотел того, что, по их мнению, было бы пустячным занятием. Но биологическое разнообразие? Никто не осмелится утверждать, что это пустяки.

– Разумеется, – ответил Ной с оттенком горечи в голосе. – Но почему мне стоит посвятить этому жизнь? В науку могут пойти другие. Не у всех есть семейный бизнес, которым нужно заниматься. Разве мы не говорили о том, как богатые люди могут привлечь внимание к проблемам? Если мне лучше удается зарабатывать деньги, чем быть ботаником, разве не стоит мне заняться первым делом и пожертвовать деньги на второе? Разве это не эгоизм – заниматься тем, что тебе интересно, если я могу сделать что-то иное и оказать более значительное влияние?

Мне никогда не приходилось с таким напряжением думать о своем будущем.

– Не знаю.

– Вот и я не знаю, – заметил Ной, и горечь в его голосе стала отчетливой, словно она назревала уже очень давно. – А вот у моей семьи есть определенное мнение.

Потом Ной сделал глубокий вдох и медленно выдохнул, заставляя плечи расслабиться, словно он годами учил себя успокаиваться и забывать о своих расстройствах. Он натренированно мне улыбнулся и уверенно кивнул.

– Пошли, найдем твою бабушку.

Мы свернули на первый этаж, в широкий холл между старыми и новыми пристройками, где располагался кабинет Эдварда Барбанела. Я затормозила на пороге.

– Твоя семья рассердится, если мы там пороемся?

– Только если они узнают. – Ной молниеносно мне улыбнулся. – Бабушка с дедушкой в клубе. Они нас не поймают.