Лето придёт во сне. Запад

Я чувствовала досаду, почти злость, порождённую глубоким разочарованием, сосущей пустотой внутри, которую так хотелось, но не удалось заполнить. И то, что мне никогда не доводилось испытывать что-то хоть отдалённо похожее с Ральфом, делало ощущение потери ещё острее.

– В другом месте, – голос Дэна звучал виновато. – В правильном. Когда всё будет хорошо.

– А если не будет? – возбуждение, наконец, начало отпускать меня, а с ним уходили и эмоции. – Что, если у нас осталось совсем мало времени?

– Тем более, – твёрдо ответил Дэн. – Я не хочу, чтобы это случилось так. Не хочу потом вспоминать, как мы… вот здесь!

Он повёл рукой вокруг, и, невольно повинуясь его жесту, я огляделась. А оглядевшись, поняла, что любимый имел в виду. Грязный, заплёванный пол, железные стены, покрытые вульгарными надписями, со следами потушенных об них окурков, мутные стёкла в сетке трещин, тусклый желтоватый свет, источаемый запылившимся плафоном. И мы. Уставшие, немытые, в мятой одежде, опустошённые последними событиями, на пределе сил. Стало очень стыдно за свой недавний порыв, за то, что глупая физиология внезапно оказалась сильнее всего остального.

– И ты извини, – только и смогла сказать я Дэну.

Он шагнул ко мне, снова обнял, но на этот раз очень нежно, почти невесомо. Я уткнулась носом ему в грудь, и так мы стояли ещё долгие минуты, а наши сердца бились в такт колёсам поезда, равнодушно уносящего нас на восток, навстречу рассвету.

В Благовещенске лил дождь. Точнее, дождь пошёл часа за два до нашего прибытия на конечную станцию, но, начавшись с мелкой мороси, он по мере приближения к городу всё усиливался, пока не превратился в настоящий ливень. Может, получилось и к лучшему: любопытный начальник поезда, который последнюю часть пути поглядывал на нас излишне пристально, даже не стал выходить на платформу, а просто захлопнул за нами дверь первого вагона, едва только Белёсый, шедший последним, покинул его. Других пассажиров не было, как не было и встречающих. Не было вообще никого.

Здание вокзала с высокими арочными окнами и остроконечной башенкой сохранилось на удивление хорошо по сравнению с вокзалами Улан-Удэ или Читы: даже стёкла почти везде были целы, хоть и загрязнены до состояния полной непрозрачности. Но, как ни странно, это не успокоило меня, а, напротив, насторожило. Если уже оставленные позади города выглядели полуразрушенными, и именно этим вполне логично объяснялась их безлюдность, то здесь она смотрелась зловеще, неестественно. Косой ливень лупил по перрону, по рельсам, струился по вагонам поезда, застывшего на первом пути, и стук миллионов падавших капель звучал гулко, подчёркивая царившую вокруг пустоту.

Друзья машинально подняли ладони над головой, безуспешно пытаясь прикрыться ими от дождя, но я не могла сделать и этого: в руках была дорогая сумка Ральфа с переродившейся Пчёлкой внутри, которую я хотела непременно нести сама и потому не отдала Дэну.

– Ох, мля-а! – взвыл Белёсый, пританцовывая на месте. – Вот это называется – приехали!

Он завертел головой в поисках укрытия и, не придумав ничего лучше, порысил в сторону вокзала.

– Вернись! – гаркнул ему в спину Дэн, но бывший охранник и ухом не повёл.

Мы смотрели, как он резво пересекает перрон, хватается за ручку двери, исчезает в густой темноте внутри… и ничего не случилось. Оттуда не раздались ни предсмертные вопли, ни выстрелы, ни рычание диких зверей – зато через миг показался сам Бёлесый, призывно машущий рукой.

– Что за придурок! – беспомощно сказал Дэн, а Ян и Яринка. переглянувшись, тоже побежали в укрытие, что, на мой взгляд, уже не имело ни малейшего смысла – мы все промокли до нитки в первые же секунды.

Внутри вокзал сохранился не менее хорошо, чем снаружи. Если бы не покрывающий всё вокруг толстый слой пыли и не занесённые снаружи сухие листья, можно было подумать, что он вполне обитаем. В просторном зале стояли ряды кресел для ожидающих пассажиров, пустые билетные кассы блестели целёхонькими стёклами, потолок ослеплял белизной. И только исписанные краской стены агрессивно кричали забористой матершиной – увековеченными эмоциями последних жителей, покидавших умирающий город.

Белёсый как ни в чём не бывало расположился в одном из кресел, по-хозяйски поставив рюкзак на соседнее, словно собирался ехать на дачу в Подмосковье, а не находился в заднице мира, на границе радиоактивных ничьих земель. Яринка медленно шла вдоль стены, вглядываясь в информационные стенды с выцветшими объявлениями, а Ян плёлся за ней, по-прежнему виноватый и молчаливый.

– Почему здесь так… чисто? – шёпотом спросила я Дэна, но даже шёпот в гулкой пустоте вокзала прозвучал так громко, что долетел до Белёсого.

– А потому, доча, – отозвался он, не подумав понизить голос, – Что тут вояки заправляют, а они всяких мародёров да бродяг, видать, с самого начала из округи вычистили. Вот и некому гадить.

Не сказать, чтобы такой ответ меня успокоил, но он, по крайней мере, объяснил странную сохранность заброшенного места.